На реках Вавилонских

«Дорогая мамочка! Поздравляю тебя с днем рождения и посылаю тебе коробку конфет. Снег у нас большой, но теперь шел дождь, и снег стаял.

На лыжах я катаюсь хорошо. К Тане хожу. Бабушка Саша болеет. Учусь хорошо. Елки у меня две, мне и куклам. Время провожу хорошо. Елка была большая, до потолка. Целую тебя крепко. Привет на 1000 лет».

На обороте – рисунок с подписью: «Это моя елка».

А вот письмо, отправленное после Галиного дня рождения: «Дорогая мамочка! Телеграмму твою получила, деньги тоже получила. Тетя Аня подарила куклу, очень большую, и волосики очень похожи на твои. Ты говоришь, что бабушка устроила небольшой праздничек, а это наоборот: праздничек был очень большой.

Я написала стихи про Красную Армию.

Красная Армия – гордость ребят, о Красной Армии все говорят. Если нахлынут на нас враги, Красная Армия, нас береги! Очень сильна наша страна, ей не страшна никакая война. Дружно работая все, как один, нашу страну никому не сдадим.

Целую очень, очень. Наумова Галя».

«Страшно и странно вспоминать, что мы, обездоленные дети расстрелянных и угнанных в лагерь родителей, часто чувствовали себя счастливыми и вместе со всей «необъятной родиной своей» кричали «спасибо, родной…» – убийце!», – пишет в своих воспоминаниях Наталья Бехтерева.

5

Река Иртыш

«Скучный был вид у города: широченные прямые улицы под прямыми углами, казенные планировки 19 века, не мощеные… Ни водопровода, ни канализации. Колодец в одном углу по-сибирски просторного двора, уборная – в другом. Для еды и чая пользовались иртышной водой: она была мутной, но мягкой и вкусной. Доставляли ее водовозы в конных бочках. Застроен был Павлодар одинаковыми полутораэтажными домиками, низ – полуподвальный кирпичный, верх – рубленый, под железо. Углы у домов были изъедены непрерывными и сильными ветрами – летом, и снежными буранами – зимой. В центре – массивные торговые ряды, первая половина прошлого века, несколько двухэтажных кирпичных домов, занятых разными районными организациями. На окраине было много казахских зимовок – низеньких саманных домиков. Стоял Павлодар над Иртышом, глубоким и быстрым. С шириной в том месте, вероятно, как полторы Москвы-реки. Заводи, пойменные луга, летом – отличное купание. В те годы Иртыш был чистейшей и очень рыбной рекой. Водились и стерлядь, и нельма». Это написал в своих мемуарах ссыльный Юрий Юркевич.

Жилье нашлось легко. Объединившись с павлодарской знакомой, ссыльной полячкой Александрой Выдковской, сняли комнату. Дом богатый, украшенный коврами и кошмами, обмененными хозяйкой на хлеб во время Большого Голода, в 1933 году. Комната была просторней, чем в Лебяжьем, и ближе к реке.

Разглядывая тисненый кожаный сосуд для кумыса, Тамара Михайловна поморщилась: нажились на чужом горе. Лева и Кира Полиевские, которые попали в Казахстан на четыре года раньше, чем она, много рассказывали об этих страшных годах.

…Теплый вечер, лето 1932 года, улица заполнена гуляющей публикой. Вдоль тротуара едут одна за другой пароконные телеги, большие, сеновозные. В них, однако, не сено – полуголые трупы умерших от голода казахов. Закинутые головы с открытыми глазами и оскаленными зубами. Синяя тощая рука свисает через решетку, болтается, задевая колесо.

Их везли хоронить за город, в общие ямы. Там же огородили место, куда сгоняли добравшихся до города и умиравших от голода «откочевников», как их тогда называли.

В 1929-1930-х годах кочевой способ жизни был признан отсталым. Кочевников решили посадить на землю, а для начала изъять у богатеев излишки скота. Была установлена бедняцкая норма, сверх которой скот отбирался и передавался во вновь образованные скотоводческие совхозы. Эта норма составляла 12 голов крупного рогатого скота на семью, плюс сколько-то овец, лошадей, верблюдов.

Вроде бы, это много – 12 голов, но для кочевников – необходимый минимум. Семьи у казахов обычно были большие, и питались они только продукцией, получаемой от своего малопроизводительного скота. Держали резерв на случай засухи или «джута» (гололедицы).