На реках вавилонских

— Извините нас за вторжение. Мы сегодня так торопимся. — Эта мамаша не удостоила меня рукопожатия. Мать и сын были в брюках для верховой езды. Она стянула с руки тонкую лайковую перчатку. — Мы и понятия не имели, боже мой, пока нам в пятницу не позвонила учительница. В выходные у нас были гости, а теперь еще это. Оливье, извинись. Сейчас же. — Оливье слегка поднял руку, видимо, ожидая, что я ее подхвачу. Я ощутила только холодные кончики пальцев, которые он поспешно отдернул, словно боялся заразиться. Чума восточная, подумала я. Он сунул руки в карманы куртки и отвернулся от нас. Его мать достала из своей сумочки какой-то пакетик, завернутый в глянцевую бумагу, с большим серебряным бантом. Она вложила этот пакетик сыну в руки. Как только что обезвреженную бомбу бросил он этот пакетик на кровать Алексея, потом повернулся на каблуке и короткими твердыми шагами направился к двери. Женщина покачала головой; она была в больших очках с тонированными стеклами, сквозь которые улыбались ее глаза. Однако смотреть мне в глаза она избегала. Ни к Алексею, ни к Кате она не обратилась. Только улыбнулась собственному колену.

— Ах, уж эти дети, верно? Бьешься с ними, бьешься. Он все время был первым учеником, а теперь вот отличился. Она с любовью смотрела вслед сыну, который как раз закрыл за собой дверь. — Ну что с ними делать? — Она опять натянула перчатку. — Как я уже сказала, фрау Зенф, Оливье очень сожалеет. Ведь как это ужасно, когда звонит телефон, и ты снимаешь трубку, ничего не подозревая. — Женщина не удостоила Алексея и Катю ни единым взглядом, она взяла пакетик с кровати Алексея и дернула его за серебряный бант. — Учительница сразу сказала, что он там был не один. Но это все равно неприятно. — Женщина облегченно вздохнула и положила пакетик обратно на одеяло. Она откинула назад свои длинные, до плеч, волосы. Кончиками пальцев потрогала уголки рта, словно боясь, что блестящая помада уже стерлась. — К счастью, ничего страшного не случилось. Видите ли, Оливье все время уверял, что он не виноват, это другой мальчик подстрекал ребят. Но я сказала: извиниться он все равно должен. — Лицо ее приняло прямо-таки печальное выражение, она снова потрогала уголки рта. — В конце концов, он ведь хорошо воспитан. — Она засмеялась и потуже затянула на шее шелковый платок. — Мы, по крайней мере, заботимся о том, чтобы все было как надо. — И, помахав нам на прощание, она направилась к двери.

Ханс Пишке встречается в прачечной с Нелли Зенф

Ко дну барабана пристала какая-то темная тряпка. Я сунул руку в машину, чтобы вытащить, — как оказалось, это был чулок, — и выжал его, перед тем, как положить в корзину к другим вещам и отнести к центрифуге, но сначала я выбрал оттуда обрывки ниток. Воздух в прачечной был застоявшийся, у меня было такое ощущение, будто я вдыхаю эти обрывки ниток, теплые, плотные, влажные. Одну за другой я перекладывал вещи в центрифугу. Когда я поднял голову, то встретился с взглядом черных глаз, и кровь бросилась мне в лицо. Я смотрел, как она танцующей походкой подходит к раковине, открывает кран. Она крутила и выворачивала детские брюки, держала их под струей воды и растирала на коленях порошок. Потом она закрыла кран. Во рту у меня пересохло, я то высовывал, то втягивал язык. Ее волосы казались шелковыми, но на самом деле они просто блестели, блестели — и только. Людям вроде нее было хорошо, они могли стирать детские брюки и не спрашивать, зачем.

— В чем дело? — спросила она громко и неожиданно обернулась ко мне. Я испуганно оглянулся, но никого, кроме нас двоих, в прачечной не было.

— Ни в чем, извините. — Я отвернулся, чтобы она не увидела, как я покраснел.

— Как это "ничего"? Ты за мной следишь.

— Нет, правда. Я только смотрел в вашу сторону, в твою.

У нее на шее болталась тонкая цепочка с овальной подвеской, похожей на амулет. Ее круглые очки в серебристой оправе затуманились. Женщина, которая еще несколько недель назад ходила в летнем платье, и которую я в приступе тоски иногда провожал, чтобы излить ей душу, пожала плечами и стала тереть ткань маленьких брюк.

Я укладывал в центрифугу одну вещь за другой. Как-то раз я случайно услышал, как о ней говорили две женщины. Они сказали, что у нее нет мужа, и они должны прятать от нее своих мужей. Притом выглядела она совершенно безобидно. Возможно, она убежала от мужа. Слеза потекла у нее по щеке, оставляя след, и скатилась вниз.

— Извини.

— Да? — Она мяла ткань в руках и, казалось, не хотела, чтобы ей мешали. — В чем дело? — Теперь она все же взглянула на меня, ее черные глаза блестели.

— Почему ты плачешь?

— Как ты можешь меня об этом спрашивать? Мы ведь почти незнакомы. — Сжав в кулаке штанишки, она провела тыльной стороной руки по лицу, отирая влажный след.

— Иногда мы встречаемся, мимоходом, — сказал я и сообразил, что это, наверно, показалось ей попыткой оправдаться, притом неудачной. — Я спрашиваю только потому, что у тебя по щеке текла слеза.

— Я не плачу. Я стираю, и порошок ест мне глаза.