На росстанях

У всех учителей настроение было подавленное, особенно у Садовича и у тех, кто оставался на его квартире. И как они сделали такой промах — раньше времени сняли охрану, допустили, что протокол попал в руки полиции! Досталось Райскому и Лобановичу: почему они не порвали протокол, когда к нему бросился урядник? И еще больше сыпалось упреков на Деда Хруща. Ну что ему стоило, получив от пристава протокол, порвать этот важный документ на кусочки!..

— Жалко, что нас не было! — возмущенно сказал Лопаткевич.

Ничыпар Янковец сердито взглянул на него и на Гулика. Он чувствовал себя немного виноватым, что привез с собой таких "смельчаков", которые умудрились не расписаться в протоколе, а теперь еще задаются. Ничыпар пригрозил им:

— Напишу приставу, чтобы присоединил к протоколу и ваши подписи! — И, тряхнув чуприной, проговорил: — Эх ты черт! Почему я не догадался дать рублей двадцать пять приставу! Вернул бы протокол, ну, уничтожил бы. А написать новый не такое трудное дело.

На все нападки и на все запоздалые советы Лобанович заметил:

— Есть у евреев такая поговорка: "Дай, боже, моему дитяти тот разум сначала, который к мужику приходит потом".

Глянув на комнату, где сейчас все было разбросано, замусорено, на раскрытый шкаф, на груды книг и бумаг возле него, на батарею пустых бутылок от водки и на клочки своего доклада под столом и под диванчиком, Лобанович вспомнил знаменитую фразу, которую еще ребенком писал когда-то под диктовку в этой же школе, и вслух произнес ее:

— "Где стол был яств, там гроб стоит…" Эх, хлопцы, хлопцы! — грустно продолжал Лобанович. — Легче всего искать виноватых, но какая в том польза? Ты, Алесь, — обратился он к Садовичу, — не терзай себя! У коня четыре ноги, и то он спотыкается. Помнишь, как сказано у Гоголя: "Зацепил, потянул — сорвалось…" Ну что ж, слезами беде не поможешь, а дело делать надо. Жизнь вся впереди, хлопцы! Даже битый на войне Николай Второй отчеканил медаль для своих солдат и написал на ней, — правда, не сам, другие писали: "Пусть вознесет вас бог в свое время". А мы давайте вырежем медаль и напишем на ней: "Вознесемся и мы в свое время!" Так вот, хлопцы, вешать головы не нужно. Будем смотреть на вещи трезво — вытурят нас из школ, как крамольников. Да не в одних только школах работать можно. Засудят — ну и что же!

— Правильно, Старик, — поддержал Лобановича Владик Сальвесев и тотчас же затянул:

Вихри враждебные веют над нами…

Учителя дружно подхватили песню. Пели с чувством, вдохновенно. Упавшее настроение поднялось снова. И в самом деле — что это была бы за жизнь, если б она текла спокойно, размеренно, без каких-либо крутых поворотов?

Настало утро нового дня. Пришло время проститься с микутичской школой. Но нельзя было устоять перед соблазном искупаться в Немане. Чувствовалась потребность освежить обессилевшее за бессонную ночь усталое тело, плеснуть водой в покрасневшие от усталости глаза.

Лобанович, Ничыпар, Гулик и Лопаткевич направились на станцию, чтобы разъехаться по домам. Садович, Тадорик, Тукала, Райский, Владик Сальвесев и Дед Хрущ проводили их.

Солнце пробивалось уже сквозь вершины сосен, и начинала чувствоваться жара летнего дня, когда учителя подошли к болоту, где совсем недавно они весело шумели, забавлялись и где так отчетливо вторило им эхо. Бессонная ночь и неприятное ночное происшествие наложили на учителей свою печать. Угнетала и весть, которую услыхали они сегодня, — о разгоне Государственной думы. Неспокойно было на сердце. На дне души шевелился и тайный страх, что полиция одумается и начнет арестовывать участников крамольного собрания. Вот почему не так шумно и весело приближались учителя к станции, как шли они позавчера оттуда в Микутичи. Оставалось еще много времени до отхода поезда. Вместо того чтобы слоняться по станции, что было даже и небезопасно, учителя остановились в лесу на высоком пригорке над болотом — отдохнуть и хотя бы немного обсудить свое положение. Ничыпар Янковец все время молчал, думал какую-то свою думу, но не считал нужным поделиться ею с друзьями.

— Как вы думаете, хлопцы, что будет с нами дальше? — спросил Владик Сальвесев.

Вопрос этот занимал всех. Только Дед Хрущ прилег на зеленый мох в тенечке и сразу же крепко уснул.

— Это известно одному только начальству, — ответил Райский.

— А может, нас в лучшие школы переведут, чтобы не бунтовали? — пошутил Янка Тукала.

— Если рассуждать трезво и смотреть смело правде в глаза, — сказал Лобанович, — то прежде всего, друзья мои милые, через неделю либо еще раньше всех подписавших протокол уволят с учительских должностей и, вероятно, отдадут под суд. Полиция и все начальство во главе с губернатором отнесутся к нашему собранию очень сурово. Разве можно, чтобы в Беларуси, на окраине царской империи, происходили такие дела! Наказать так, чтобы другим было неповадно.

— Оракул, не вещай так мрачно! — прервал Лобановича Тадорик.