На рубеже

Настя и Катя собрались к братьям, уговорили меня поехать с ними. У братьев была та самая девушка, что и в сентябре. Зовут ее Надя. Настя потом сообщила, что раньше она гуляла с Копфшуссом, а теперь, видимо, спит с Владом. Я зря приехала, все, как я и предполагала: Настя говорила с Владом о религии, Катька с Егором – о музыке, а я только занимала место и лишала компанию порции чая. Когда мы ушли, почувствовала невероятное облегчение, а дома на меня опять накатила грусть-тоска, пустота и сознание собственного ничтожества».

Больше они с Владом, вероятно, не виделись в том году, но она часто о нем думала и много записывала. Однако не так меня интересовала любовь юного создания к этому странному типу, как прочие размышления. «Я сильно прикипаю к близким людям, но таких немного – каждый встречный во мне подобных чувств не вызывает, и даже желания прикипать к кому-то у меня нет. Но если уж случилось – всерьез и надолго». Мне захотелось увидеть этих людей. Какие они? Что она в них находит? Что заставляет радоваться им и дорожить общением с ними? Или, к примеру, этот Влад. Я так и не уяснил, что произошло между ними – осталось ли это в сожженных дневниках или вовсе ничего не было? Я видел его фотографии, вклеенные в некоторые тетради, – распечатки на цветном принтере. Я смотрел и не мог понять, чем он ее пленил. Тощий, длинноволосый парень с вытянутым лицом и надменным взглядом. Не сказать, что таких тыщи – чем-то он, действительно, выделяется из толпы подобных, но высокомерие в глазах портит благоприятное впечатление. На фотках он в основном в ролевых прикидах, что само по себе необычно, но посмотреть бы на него в повседневной жизни, и желательно сейчас, а не в 2003м году. Машиных фотографий тех лет я не видел и не могу судить, сильно ли она изменилась.

Всю ночь я читал маниакально-депрессивные записи в веселой тетради с тремя толстыми медведями. Первый чесал затылок, раздумывая над всплывающим вверху вопросом: «что в жизни самое важное?» Справа сидел второй и, гладя себя по животу, отвечал: «полное брюхо», а третий, внизу обложки, лежал пузом кверху, закрыв глаза, и думал: «и хороооший сон!» Обложка мне так понравилась, что захотелось ее отсканировать, но я и представить себе не мог, насколько она не соответствует содержанию. Разумеется, откуда автор дневника мог знать, как сложится жизнь, выбирая тетрадь для записи?

Написано все как на одном дыхании, точнее, на срыве, читалось взахлеб, и многие мысли я нашел привлекательными для себя теперешнего, а некоторые – созвучными с собой тогдашним. В следующей тетради дневник занимал лишь конец, остальное – рисунки, планы, стихи, короткие рассказы, которые я тоже прочел. Каждый датирован, и при наличии дневника есть возможность понять, чем тот или иной опус был навеян. Хотя, несильно помогло. Машины образы не всегда понятны, а мысли бродили от действительности дальше, чем я мог себе представить. Каждый очерк занимал листа четыре и содержал эмоциональное напряжение, заменяющее сюжет в привычном его понимании. Главный и часто единственный герой именовался «ты» или «он». Эти записи можно было бы назвать размышлениями или рассуждениями, если бы каждое развивало только одну тему и если бы мысль была очищена от образности и выражена простыми словами или того хуже – научными терминами. Машины рассуждения сплетены из двух-трех порой несопоставимых идей, обернуты в насыщенные образы с привлечением неприметных фактов из жизни. Если приглядеться, фабула выглядела классически, с завязками и развязками, и неизбежно приводила к чему-то. Действие происходило в сознании героя, действующим лицом была мысль, оживленная поэтичной образностью, а сухое рассуждение превратилось в остросюжетный триллер. Мне нравились выводы, которые делал герой, нравилось, как умел к концу справиться с собой. Но трудно поверить, что двадцатилетней девушке приходилось снова и снова преодолевать этот путь. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, о ком она пишет. Но почему «он»? Даже когда это был «ты» – именно был. И правда – девушка с такими размышлениями не ассоциировалась.