На руинах Константинополя. Хищники и безумцы

Господин сказал это самому себе, ни к кому Не обращаясь, поэтому никто не спросил, что имеется в виду, но Арису стало тревожно: «Цель, к которой турецкий господин так долго шёл, достигнута. Значит, господину больше не нужна верная тень? Она останется без работы? Но чем же тогда тень займётся?» Арису неприятно было задумываться о далёком будущем. Он предпочитал не задумываться.

Кажется, Арис последний раз задумался о чём-то похожем после смерти отца — размышлял, кем станет. И ничего, кроме тревоги, эти мысли не принесли. Затем он оказался у «доброго священника» и, живя у него, продолжал думать о том, кем же станет, когда вырастет. И опять было тревожно. А затем Арис сбежал, стал уличным мальчишкой, и ему это понравилось, потому что он перестал думать о далёком будущем, жил одним днём. И на службе у турецкого господина оказалось так же — не приходилось думать ни о чём далёком, потому что Арис знал, что и через год, и через два останется верной тенью. И вот теперь этой жизни как будто настал конец.

А ведь господин предупреждал. Он честно рассказал, как видит собственную судьбу: когда пешка станет визиром, звезда должна упасть. И Арис тогда не подумал, как это коснётся его самого. А следовало бы подумать. И вот теперь он лежал в тёмной комнате и вслушивался в ночные звуки, пытаясь жить как прежде — поймать то ощущение, когда он приносил важные сведения и был нужен господину.

Арис ещё давно узнал, что на третьем этаже турецкий правитель держит детей какого-то знатного ромея: мальчика и девочку. Прошлой ночью к ним добавился ещё один мальчик из знатной ромейской семьи, которого заперли в отдельной комнате, потому что мальчик был склонен буянить.

Со второго этажа было прекрасно слышно, как тот буянит. И слышно, как тот ближе к полудню успокоился. Но нынешней ночью опять появились странные звуки — как будто на третьем этаже кто-то двигал тяжёлую мебель.

Арис, до этого лежавший неподвижно, высвободил руку из-под покрывала и тронул за плечо свою «сиделку» — того самого евнуха, которому поручили ухаживать за раненым и который всё так же спал на соседнем тюфяке:

— Эй! Наверху, где держат румийских детей, происходит что-то странное. Я бы на твоём месте проверил прямо сейчас, а то господин, когда вернётся, будет весьма зол.

* * *

1 июня 1453 года, перед рассветом

Шехабеддин, только узнав об исчезновении мальчика, был очень зол. Прежде всего — на румов. Они же проиграли! Проиграли везде и всюду. Им бы пора успокоиться. Но нет! Надо испортить победителям торжество, помешать праздновать.

Когда Шехабеддин вместе с личными слугами собрался на ночь уйти из дворца, чтобы превратиться в луноликую Ширин, то велел своим подчинённым-евнухам, временно оставшимся без начальника:

— Беспокойте меня лишь в особых случаях. Если пленные румы поднимут мятеж, если Халил сбежит из-под стражи или если что-то будет угрожать жизни султана. В остальных случаях — нет.

Даже если бы султан Мехмед решил внезапно призвать Шехабеддина к себе, евнухам следовало сначала выспросить, в чём дело и не может ли это подождать до утра. Но побег мальчишки, конечно, был особым случаем. Это следовало расценивать как мятеж, поэтому евнухи послали за Шехабеддином. К тому же султан требовал к себе и Заганоса тоже.

По счастью всё случилось ближе к рассвету, когда свидание Заганоса с Ширин закончилось, они спали, ещё не зная, что неприятная весть уже достигла дома, ставшего для них местом встречи.

Один из личных слуг Шехабеддина, тоже евнух, на цыпочках прокрался в полутёмную комнату и тронул сестру своего господина за руку. Ширин проснулась и увидела, что слуга знаками просит её выйти в коридор. Она стыдилась даже евнуха — не хотела, чтобы он видел её неодетой, поэтому так же знаками дала понять, чтобы тот подождал снаружи.

Вскоре Ширин вышла следом, а когда вернулась, то оказалось, что Заганос тоже проснулся.

— В чём дело? — встревоженно спросил он.

Ширин грустно вздохнула и присела на край ложа:

— Мне сообщили, что вместе встретить рассвет нам не удастся. Румы сделали какую-то подлость. Султан разгневан и требует, чтобы ты и мой брат немедленно явились во дворец.

Ширин думала, что Заганос, который так хотел этого свидания, разозлился из-за внезапной новости, но тот, если и разозлился, не показал этого. Он как будто подавил в себе рвущийся наружу возглас с проклятием, а затем улыбнулся и погладил Ширин по щеке:

— Не огорчайся, моя звезда. Ведь это не последняя наша ночь вместе?

— Конечно, не последняя, — сказала Ширин, но тут же вспомнила слова брата о том, что скоро всё закончится. Ей показалось, будто Заганос догадывается, что время на исходе и что он не хочет напоследок тратить время на ссоры.

— Да что же там опять случилось? — меж тем бормотал тот, вылезая из кровати и опуская ноги на ковёр. — Ни минуты покоя.

— Пойду к брату, — сказала Ширин и торопливо вышла из комнаты, а менее чем через четверть часа там появился Шехабеддин и, недовольно скрестив руки на груди, уселся на то же место с краю кровати, где недавно сидела Ширин.