На руинах пирамид

— Нет, он не утонул, потому что такое уже случилось в сюжете. Ее муж упал с лестницы… точнее, с площадки второго этажа в гостиной своей виллы. Присел на перила, и голова у него закружилась… Парик с головы слетел, и он затылком о мраморную столешницу ударился. Возраст все-таки, а он еще выпил полтора литра бароло[10]. Короче говоря, Таня Курицына была очень несчастна. А потом еще выяснилось, что после мужа остались большие долги — тут уж, как вы понимаете, настоящее горе для вдовы. Но я ее не видел уже лет двадцать пять.

— С ее дочерью общаетесь?

— Раза два, в самом начале их проживания здесь, она кивнула мне при встрече, а потом решила, что я не стою ее внимания.

Писатель посмотрел на бутылку, но брать ее не стал.

— И вот еще что, — продолжил он, — мне кажется, что дочь Курицыной была знакома с Эдуардом. Делаю такой вывод, потому что видел их в Ветрогорске. Они стояли и беседовали. И разговор длился достаточно долго. Я заскочил в магазин за чем-то горячительным, а они стояли метрах в пяти-шести от входа и беседовали. Расстояние между ними было менее метра. Незнакомые люди так не сближаются. В магазине я пробыл минут десять, вышел и посмотрел в их сторону: они продолжали о чем-то болтать. Разговор был спокойный, без эмоций и размахивания рук. Я сел в свой автомобиль и укатил…

Карсавин протянул руку к бутылке, но Лена отодвинула ее.

— Хотя, — вспомнил вдруг писатель, — не таким уж спокойным был разговор. Эдик был раздраженным, говорил что-то вроде того: «Побойся бога, Беата, ты при чем здесь? За что себе пять миллионов хапнула… За какую работу? Тебе все мало? Не вернешь бабки — твой муж узнает про все твои похождения…»

— Так и сказал? — удивился Николай.

— Не уверен, что передаю дословно, но очень близко к тексту. Причем повторю, когда я входил в магазин, он общался с ней спокойно, а когда вышел, то вот такое услышал.

— Странно, — удивился Францев, — нам Оборванцева говорила, что с Эдуардом не знакома.

— Но это ее дело, — ответил писатель, — однако теперь, когда нет в живых ни ее мужа, ни Эдуарда, то можно и задуматься.

— А с Синицей вы знакомы? — спросил Францев.

— С какой синицей? — не понял Иван Андреевич.

— Синица Аркадий Борисович — известный бизнесмен. В былые времена авторитетом не был, но крутился рядом.

— Не слышал никогда о таком, — признался Карсавин.

— Скоро познакомитесь, — предупредил Кудеяров, — он приобрел бывший дом Дробышева и делает в нем ремонт: выкладывает ониксом пол.

— Красиво жить не запретишь. У меня когда-то жирандоль была. Знаете, это такой фигурный канделябр с круговым расположением рожков для свечей. Так у него была подставка из оникса… В трудное время сдал его в антикварный магазин. Меня обманули, как водится, но тем не менее я потом месяц жил на эти деньги. А тут пол из оникса! И ведь всего-навсего Синица! Как там у Пушкина: «Спой мне песню, как синица тихо за морем жила…»

— Пушкин ошибся, — вздохнула Нина, — в народной песне поется «За морем синичка не пышно жила».

— Разве? — удивился писатель. — Странно слышать, что Пушкин ошибся. Потому что Пушкин — это наше все. Это сказал Аполлон Григорьев, потому что в Пушкине воплощение всего самобытного, особенного, что есть в русском народе и что отличает его сознание и образ жизни от других миров. Григорьев сказал «от других миров!». Потому что мы особый мир. Мы — другая планета!

Карсавин обвел всех счастливым взглядом, после чего поднялся, вышел из-за стола, вздохнул и произнес устало:

— Ладно, пойду я. А то начну болтать без умолку. А кому нравятся болтливые старики?

— Оставайтесь, — попросила Нина.

Но Иван Андреевич направился к выходу. И никто его не стал задерживать. Францев вышел проводить.

Глава пятнадцатая

Молча дошли до калитки.

— Вы меня простите, — вдруг произнес Карсавин, — я действительно много пью. Вероятно, кому-то может казаться, что я спиваюсь. Но это не так. Я никогда не напиваюсь не только до состояния бесчувствия, но и до небольшого помутнения рассудка. Только до состояния подъема духа. Для меня это как сто грамм перед атакой.

— Простите, но мне кажется, что на ста граммах вы не останавливаетесь.

— У каждого ведь своя норма.

Николай открыл калитку, выпустил писателя, шагнул следом и продолжил разговор:

— Это ваше дело, конечно, но…

Францев не договорил, потому что увидел на дороге собачку Елизаветы.

— Лушка! Лушка! — позвал он.

Собачка подбежала и стала крутиться возле ног Николая.

— Только что отвел ее к дому вместе с хозяйкой. Странно, мне казалось, что собака не отходит от Лизы.

— Может, что-то случилось? — предположил писатель.

— Пойдем проверим, — произнес Францев.

Но сказал это самому себе, никак не предполагая, что Иван Андреевич поспешит за ним. А тот не отставал да еще рассуждал на ходу.