На руинах пирамид

— Именно он предложил заключить договор купли-продажи на наши доли в квартире, мол, небольшую часть выручки получит фирма за обеспечение нашей безопасности, а остальные деньги можно вложить в акции «Форварда» и через полгода вернуть их со стопроцентной прибылью. Мама с бабушкой даже обрадовались такому решению. Остались мы жить в своей квартире, но теперь уже платили «Форварду» квартирную плату, как за съемную. Жена отца и в самом деле перестала нас доставать, и мы все успокоились, ожидая, когда пройдет год и наша квартира к нам вернется. Но через полгода группы компаний «Форвард» уже не было, и все мечты о возврате нашей жилплощади улетучились. Мама с бабушкой написали заявление в полицию, заявление приняли, но сказали, что шансов нет, потому что продавать квартиру нас никто не принуждал. Они ходили в прокуратуру и в органы опеки, у которых надо было получать разрешение на продажу, а это сделано не было. В органах опеки маму с бабушкой послали подальше с резолюцией, мол, пить надо меньше. Еще раз придете, лишим родительских прав и дочку в детский дом отправим. К этому времени мы жили на одну бабушкину пенсию. Мамина фирма развалилась, были случайные заработки — вроде того, что печатать что-то на машинке. Но потом машинописные листы ушли в прошлое, потому что появились компьютеры… И мама сломалась. Ей же тогда тридцать два года было, и она была очень симпатичной. Вдруг она стала ярко краситься, носить короткие юбки и лосины. Домой приходила поздно, если вообще приходила. Бабушка плакала, молилась перед иконами. А потом мама исчезла. Прибежали какие-то отморозки из «Форварда», орали, рылись в наших пожитках в поисках чего-нибудь ценного. Забрали бабушкины иконы и ушли.

— Дальше можно не рассказывать, — попытался остановить ее Николай.

Но Лиза покачала головой.

— А я расскажу! Что вы можете знать про таких, как я, как моя мама, как моя бабушка! На следующий день я возвращалась домой, вошла во двор, а там уже стояла иномарка. Из машины вышел парень из «Форварда» и сказал, что если я хочу помочь бабушке и маме, то можно заработать немного денег, а главное — очень быстро. Я согласилась, я даже обрадовалась такому предложению, мне всего двенадцать лет было.

— Кто это был? Оборванцев?

Лиза кивнула.

— Я села к нему в машину на заднее сиденье, а на переднем был еще один парень.

— Синица?

Романова еще раз кивнула. Помолчала. Посмотрела на дом Диденко и шагнула к входной двери.

— Давайте и в самом деле поговорим дома.

Францев вошел и удивился: внутри была идеальная чистота. Спросил:

— В комнату пройти можно?

Лиза кивнула. Николай придвинул к себе стул, опустился на него, а Лиза села на диван.

— Очень скоро меня привезли в какое-то полуподвальное помещение. Это была баня. Предложили выпить, но я отказалась. Тогда Синица повалил меня на диван, разжал рот, и Оборванцев вылил туда полстакана какого-то пойла. Возможно, это был портвейн. Я до того не пробовала никакого алкоголя. Пыталась отплеваться, хотела убежать, но дверь была закрыта. Они снова притащили меня к дивану, подвинули стол. Пообещали больше ничего со мной не делать. Налили колы. А потом появилась девочка, которую я уже видела прежде в офисе финансовой компании. Она опустилась в кресло и приказала: «Начинайте!»

Лиза отвернулась к окну и, глядя туда, продолжила:

— Они набросились на меня, сорвали одежду… Я кричала, мне зажимали рот. А та девочка сидела и смотрела, очевидно, получая удовольствие. Она не скрывала своей радости от моих мучений: ей уже тогда хотелось быть над всеми людьми, никому не подчиняться, приказывать всем… Она и кричала тогда мне: «Будет так, как я хочу, как я прикажу…»

Лиза замолчала, посмотрела на Францева, проверяя его реакцию, а он сидел, сжав зубы. Лиза вдохнула и немного успокоилась.

— Меня насиловали, — рассказывала она, — а эта сучка сидела и смотрела. Курила, пускала дым, смеялась и просила сделать то, сделать се. Я сначала умоляла, чтоб меня отпустили, потом плакала, пыталась сопротивляться, но меня ударили пару раз кулаком по лицу, и я стала ожидать только одного — смерти. Потом эта девочка подошла, наклонилась и спросила: «Чего ты не орешь? Ори! Громче ори. Потому что мне по кайфу, когда тебе больно». И она прижгла о мою грудь сигарету…