На семи дорогах

Теперь Ходжанепес не давал ему палец о палец ударить: сам беспокоился о конях, сам кипятил чай. А Бабакули, когда оставался один, весело посмеивался своей ловкой выдумке.

Летнее утро предвещало пыльный, жаркий день. Ходжанепес и Бабакули решили раскапывать отмеченную вчера могилу, которую украшал бунчук.

На двоицу них была одна лопата.

Когда пришли на место, Ходжанепес взял лопату, поплевал на ладони и проговорил:

— Ты, Бабакули, стой рядом и вдохновляй меня!

С этими словами он глубоко вонзил лопату в самую верхушку могильного холма.

Разгоряченный Ходжанепес в течение нескольких минут разрыл холм.

Однако дальше дело пошло хуже: под холмом ока-валась очень твердая почва.

— Тут не то что лопатой — топором не пробьешься, — проворчал Ходжанепес, вытирая потный лоб.

— Погляди-ка, — указал Бабакули Ходжанепесу. — Здесь, возле бунчука, почва вроде немного разрыта а взрыхлена.

Действительно, почва в этом месте оказалась помягче, и потерявший было надежду Ходжанепес снова принялся за работу, воспрянув духом.

Через какое-то время, когда Ходжанепес выбросил очередную лопату с землей, в глубине ямы показалась небольшая дыра, величиной с кулак.

Ходжанепес от неожиданности оступился, и почва хлынула в отверстие.

— Ты неуклюжий! Золото перемешаешь с землей. Давай сюда лопату, — сказал Бабакули.

Он спрыгнул в яму и принялся с большой осторожностью расширять отверстие.

Ходжанепес стоял рядом.

Бабакули неожиданно замер, вглядываясь в отверстие.

— Непес, я что-то плохо вижу, в глазах туман... Глянь-ка в отверстие.

— А что?

— Мне кажется, там что-то лежит.

Оба, нагнувшись, некоторое время пристально вглядывались в темное отверстие, из которого тянуло сыростью.

— Да, там явно что-то есть, — подтвердил Ходжанепес дрожащим голосом. — Какой-то предмет округлой формы.

— Значит, не зря люди говорили, что бай зашил все свое золото в верблюжью шкуру, — радостно произнес Бабакули. — Видимо, это оно и есть.

— Дай бог.

— Ну-ка, попробуй осторожно достать его, — посоветовал Бабакули.

Ходжанепес, подчиняясь его словам, стал на колени, засунул руку в отверстие, ухватился за неизвестный предмет и радостно закричал:

— Ты прав, Бабакули! Это не что иное, как золото, зашитое в верблюжью шкуру.

— Тащи его.

— Ой, какая тяжелая, руки отрываются! Давай помоги мне, — сказал Ходжанепес.

Бабакули, опустившись рядом на колени, тоже просунул в отверстие руку, но в этот самый момент Ходжаиепес выронил предмет, упавший на дно с глухим звуком.

— Упала, — с досадой сказал Бабакули.

— А ты почему не помог сразу? — рассвирепел Ходжаиепес. — Ждешь особого приглашения, что ли?

Бабакули предложил:

— Давай сначала расширим отверстие.

Оба, позабыв обо всем на свете, волнуясь и мешая друг другу, принялись за дело.

Внезапно в двух шагах от них послышалось громкое шипение. Ходжанепес и Бабакули вскочили.

Из малозаметной норы, прорытой среди камней, высунул половину туловища огромный зверь желтовато-песочного цвета. Это был гигантский зем-зем — разновидность ящерицы.

Время от времени зем-зем открывал пасть и высовывал устрашающий язык, раздвоенный на конце, при этом продолжая раздуваться.

Ходжанепес вытащил наган:

Бабакули удержал его руку:

— Тогда мы погибнем. Это аллах являет нам чудо! Нужно бежать отсюда.

И оба поспешно покинули разрытую могилу.

* * *

Пока басмачи во главе с Менджаком сидели вокруг костров и обгладывали жирные бараньи ребрышки, чабаны по приказу Джомарт-бая перегоняли баранов в низину. Стадо медленно двигалось, поднимая тучи пыли и громко блея.

После еды Джомарт-бай произнес молитву. Затем поднялся и обратился к басмачам. Говорил он негромко, но каждое его слово слышали все:

— Джигиты! Спасибо за то, что вы перешли под мое начало. Аллах благословит вас! А пока, как и обещал, дарю каждому из вас по двадцать баранов. Если вы уже отдохнули после долгой в трудной дороги, то подойдите к отаре, выберите себе каждый по два десятка баранов и поставьте каждый свое клеймо. И знайте, джигиты: слово Джомарт-бая святее материнского молока!..

Едва бай произнес последнее слово, как басмачи, вытаскивая на ходу клинки из ножен, бросились к отаре.

В низине поднялся ужасный шум. Крики басмачей смешивались с блеянием баранов.

Сверкающие клинки отсекали бараньи уши, и трава в низине стала алой от крови.

Менджак, заклеймив двадцать баранов, раньше других возвратился к Джомарт-баю, рядом с которым сидели Иламан и Байхан. Оба угрюмо опустили головы.

— Ну, а вы что сидите, словно сытые птички? — обратился к ним Менджак. — Разве не слышали, как бай-ага расщедрился?

Иламан и Байхан промолчали, за них ответил сам Джомарт-бай:

— Я долго упрашивал их, обоих моих сынков.

— Упрашивал?

— Да, — улыбнулся Джомарт-бай. — Но они сказали, что им ничего не нужно.

— Не надо упрашивать их, бай-ага. Ведь на все воля аллаха. Пусть животных возьмут те, кому они предназначены судьбой...

— Я сейчас пойду и сам их заклеймлю! — проговорил Менджак и помчался обратно к отаре.

Заклеймленная отара, вздымая клубы пыли, снова потянулась на пастбище.