На сердце без тебя метель... (СИ)

Бельведер утопал в солнечных лучах, которые отражались от белоснежного ковра, простиравшегося вокруг усадьбы. На рассвете вновь падал снег, кружась в причудливом танце, и лес вдали за парком почти сливался с бледным небом. Благостная картина зимнего покоя… так и не коснувшегося сердца Лизы. Она стояла сейчас в самом центре бельведера, но была совсем в ином месте и времени, устремив невидящий взгляд в прошлое.

— Approchez un peu, mademoiselle^[157], — приказал властный голос. А после густо черненые брови говорившей недовольно сдвинулись, так как mademoiselle не сдвинулась с места. Цепкий взгляд быстро пробежал от подола старенького, но чистого платья до аккуратно уложенных локонов. Губы сжались в тонкую линию.

— Approchez un peu! — резко повторила старуха. Стоявшие чуть поодаль дворовые девушки вжали головы в плечи. — Entendez vous de francais?^[158]

— J'entends bien, madam. Mon p`ere m'enseigne…^[159] — Лиза замолчала, осознав, что говорит об отце в настоящем времени, будто тот по-прежнему жив.

Но это было не так. Однажды ночью сердце ее отца остановилось, не справившись с лихорадкой, ослабленное болезнью, что парализовала его в один миг. Лиза еще долго помнила ту картину: вот он стоит в центре комнаты, наблюдая, как резвятся дети, играя с молодым пометом его любимой выжловки. А потом вдруг падает на пол, словно дерево под напором топора. Несмотря на то, что Лиза тут же приказала послать за доктором в уезд, по весенней распутице тот ехал очень долго. Прибыл только под вечер. Чуда, о котором Лиза безуспешно молилась вместе с домашними слугами в небольшой гостиной, не произошло. Хотя… Разве на следующее утро отец не открыл глаза? Разве не говорил с ней, с трудом шевеля губами? Его лицо перекосило, и маленький Николенька испугался страшного незнакомца. Раскричался в испуге, когда его принесли в спальню к отцу. Даже Лизе первое время было не по себе глядеть на этот кривой рот, на глаз, почти скрытый полуопущенным веком. Но она только на короткие минуты покидала свой пост у постели больного, даже приказы домашним отдавала из отцовской спальни. Потому что боялась, что если уйдет, то потеряет и его…

А потом пришла простуда. Легкая хворь, которая так опасна для слабого после удара человека. Именно простуда отняла у Лизы отца в ту злополучную ночь. Она свалила и Николеньку, потому Лиза разрывалась между спальней на первом этаже и мезонином, где была детская. Под вечер, набегавшись по узкой деревянной лестнице, помогая Степаниде и Юшке, старому денщику отца, она заснула прямо на ступенях.

Разбудили Лизу собаки. Страшный вой наполнил не только псарню на заднем дворе, но и всю их небольшую усадьбу. Неспокойно было и в конюшнях, и на скотном дворе, но именно собачий вой отчего-то врезался в память. Лиза плохо помнит, кто сказал ей, что сердце отца остановилось, — прошло семь лет. Но этот вой… этот ужасный вой… Быть может, поэтому она так не любила маленьких вертких болонок и толстых мопсов, с которыми ей пришлось так часто делить дневной досуг в последующие несколько лет?

Николенька по малолетству даже не понял, как изменилась их жизнь в те дни. Комната в одном мезонине сменилась для него на большую по размеру в другом. Вместо Степаниды к нему приставили двух нянек, а впоследствии и дядьку, переведенного по старости лет в этот ранг из лакеев. Брат совсем не помнил ни их деревянного дома с небольшим мезонином, ни великолепных гончих, которыми так гордился отец, ни Юшки, вырезавшего ему из сучьев игрушки, ни Степаниды, ходившей за ним. Даже отца не помнил. Единственными близкими людьми для него стали сестра, няньки с дядькой да «bonne tantine»^[160], заботливо принявшая на себя хлопоты о «pauvres orphelins»^[161]. Ее ангелок, милый fr'erot^[162], он даже питал некую привязанность к их «доброй благодетельнице», как называл часто в письмах к сестре Лизавету Юрьевну.

Верно, потому что Николеньке, благодарение господу, не довелось лицом к лицу столкнуться с приступами неудержимого гнева их «bonne tantine». Лизавета Юрьевна посылала за мальчиком редко — только по святым праздникам, чтобы тот получил от нее маленький подарок да приложился к ее сухой ручке и покрытой морщинами нарумяненной щеке. Зато Лизе, которая с тринадцати лет стала ее постоянной компаньонкой, довелось повидать всякое. И как вырывала «bonne tantine» волосы своим девкам, и как била их по рукам тонкими розгами. Пощечины в покоях Лизаветы Юрьевны были привычным делом, а щипки и тычки доставались даже карлице Жужу Ивановне. А ведь к этой злобной и вредной bouffonne, с которой у Лизы сразу не заладилось, Лизавета Юрьевна была по-своему привязана.