На сердце без тебя метель...

А потом вдруг нахлынуло волной воспоминание о недавнем сне, и не о страхе или боли, что терзали ее тогда. Воспоминания были об ином — о прикосновениях, словах, ощущениях, о его горячей коже под ее руками. Каждую из этих деталей хотелось перебирать в памяти, как жемчужины ожерелья, доставшегося Лизе в наследство от матери. Касаться их. Любоваться их блеском. Ловить отголоски памяти.

Ей не хватало его. Прошло столько времени, а ей до безумия не хватало его. Но самым горьким было понимание того, что позови он ее сейчас, даже не предложив руки, и она бы пошла, сгорая от ужаса своего падения и дрожа от предвкушения его ласки и нежности.

Ей не хватало его. И никто и никогда не сможет заменить для нее Александра. Лиза не обманула в том Григория. Даже Никиту, с которым так покойно, она никогда не смогла бы впустить в свое сердце. Да и как можно? У Лизы даже мысль о замужестве с другим вызывала странное отторжение, словно этим она предавала себя, его и будущего супруга. Никогда она не сможет поклясться другому в том, в чем была готова клясться Александру. Только вот нуждался ли он в этих клятвах?..

Слова родились под тихий танец снежных хлопьев за окном. Лизе даже показалось в те мгновения, что она снова вернулась в Заозерное. И что это письмо — попытка достучаться до того самого Александра, которого она узнала после Рождества; до души, которая так ждала тепла и любви, которая так щедро делилась нежностью, нерастраченной с тех самых пор, как потеряла самое дорогое, что только у нее было.

И почему-то казалось, что он прочитает это письмо где-то за стеной, в глубине комнат, потом поднимется к ней, по-прежнему сидевшей за столиком у окна. Опустится на корточки возле стула, беря ее ладони в свои.

— Ты совсем озябла, тут прохладно. Прикажу дров подбросить, — обыденные слова, за которыми стоит так многое. Забота о ней. Любовь.

А потом, когда она не захочет, чтобы лакеи нарушали благословенную тишину этой светлой от снега ночи, он будет греть своим дыханием ее руки, целовать ее пальцы, чтобы после обнять, согревая своим теплом. И ей будет так хорошо в его объятиях… в этом облаке любви, которым он укутает ее, словно одеялом. Этот мужчина с большим сердцем и израненной душой, которого так ненавидели или боялись другие и которого никогда не перестанет любить она.

Глава 37

1830 год,

Москва

С началом Филиппова поста Лиза испросила позволения у матушки Клавдии помогать в монастырской больнице. И с тех пор дважды в неделю по своей воле приходила в обитель. Ее берегли. Поручали уход за больными с легкими хворями и лишь изредка привлекали к перевязке ран, и то тех, что уже затягивались да не особо страшили на вид. Это трудницей она считалась в монастыре ровней, нынче же, приходя туда добровольно, оставалась в своем чине. По возможности Лиза старалась избегать заразных больных. И не потому, что боялась за свою жизнь. Теперь, когда она жила в доме, где рос один очаровательный крепыш, нельзя было бездумно рисковать собой.

Страшный сон, увиденный ею после встречи с Василем, повторялся еще не раз, и Лиза тщетно пыталась увидеть в нем какой-нибудь знак. Быть может, сон говорил о том, что она стала Иудой и для кукловода? Или совесть ее по-прежнему не находила покоя? Лиза даже решилась обратиться к сестре Александре, библиотекарю монастыря, надеясь, что та прольет свет на загадку сна с точки зрения богословия. Но инокиня помочь не сумела, только напутствовала словами: «Господу все ведомо, Он и растолкует со временем».

Но со временем сон перестал приходить, из-за ежедневной усталости ей вообще ничего не снилось. А после Рождества Лиза стала видеть совсем другие сны: красочные, полные звуков и ароматов, в которые хотелось погрузиться с головой, словно в другую жизнь.

Порой ей снилось детство. Папенька, выгуливающий выжлят или спешащий на охоту со своей сворой. Маменька в виде неясного светлого силуэта, потому что память не сохранила ее лица. Детский запах Николеньки, которого Лиза растила с пеленок вместе со старой нянюшкой. Изредка снились графские покои, скупая доброта Лизаветы Юрьевны и радость Николеньки при редких встречах с их благодетельницей. Эти сны приносили острые муки совести, которые затихали только во время занятий с Павлушей или в монастырской больнице.

Но бывали сны, которые приносили тупую боль и тоску, снова и снова возвращая ее в недавнее прошлое. Легкий морозец, благоухание цветов посреди зелени оранжереи, звук клавикордов, треск поленьев в камине… и взгляд темных глаз, полный нежности, от которой перехватывало дыхание. Поутру очарование снов рассеивалось, как дымка, оставляя горький привкус. И не потому, что все это более никогда не повторится, а потому, что все оказалось обманом. Теперь она знала наверняка. И если бы могла повернуть время вспять, уже никогда не оставила бы в Заозерном медальон со своим изображением. Какая глупая выходка! Как Александр, должно быть, посмеялся, когда наткнулся на него после ее побега.