Кроме войск, специально предназначенных для защиты укрепленного лагеря, последний, как уже распорядился Мессими, получит для своей защиты одну маневренную армию. С этой целью три корпуса регулярной армии, затребованные Мессими у главной квартиры, должны быть предоставлены в распоряжение генерала Гальени, кроме того, территориальные войска, находящиеся в Париже и окрестностях. Назначение губернатора появится завтра в «Журналь офисьель»; его титул будет называться «губернатор и командующий армиями Парижа». По принятии этих мер на случай осады столицы Мессими с облегченным сердцем любезно уступает свое место Мильерану и заявляет нам, что отправляется на фронт.
Бриан, оставаясь к услугам Вивиани, все же продолжает желать широкой реконструкции кабинета. Он будто невзначай обронил слово, что лично предпочел бы снова стать, как в 1912 г., министром юстиции и вице-председателем совета министров. Вивиани не возражает; к тому же эта идея легко осуществима, так как Бьенвеню-Мартен, олицетворение скромности и бескорыстия, охотно откажется от обоих этих мест, когда его попросят об этом.
Делькассе, более властный, чем Бриан, полностью вышел из своего вчерашнего безмолвия. Он настойчиво требует для себя портфель министра иностранных дел. «Мое имя, – говорит он, – имеет значение, которое никто не может отрицать. Это моя политика торжествует сегодня. Сколько раз меня обвиняли в окружении Германии! Это я подписал соглашение с Англией, соглашение с Италией, первое соглашение с Испанией. Это я самым действенным образом культивировал союз с Россией. Все ожидают меня на набережной Д’Орсе. Действительно, нельзя отрицать, что Делькассе в течение долгих лет подготавливал главные союзы, которые сегодня могут являться нашей силой, и что ему даже удалось лично завязать их, несмотря на бесчисленные трудности. Разумеется, никто не возражает ему, когда он напоминает о своих больших заслугах. Однако в настоящий момент, казалось бы, он мог бы предоставить другим работу писать эту историю и не требовать ухода из набережной Д’Орсе Гастона Думерга, который тоже выполнил свой долг хорошего француза и с большим умением и тактом ведет теперь наши внешнеполитические дела. Делькассе не умалил бы своего достоинства, приняв другое министерство, на любом посту он мог бы работать в кабинете для общего дела. Но он думает иначе и повторяет свое: «Меня ожидают именно на набережной Д’Орсе».
Как поступит Вивиани ввиду такой неуступчивости Делькассе? Исключить Думерга было бы вопиющей несправедливостью. Вивиани не без смущения сообщает ему о требованиях Делькассе. «Можете не продолжать, – отвечает ему Думерг. – Я знаю, чего желает Делькассе. В чем дело! Это не должно служить помехой. Я ретируюсь перед ним. Скажут, пожалуй, что я не был на высоте своей задачи, но это не важно. При тех обстоятельствах, в которых мы теперь находимся, я буду служить где прикажут». Крайне тронутый достоинством этого ответа, я поздравляю Думерга с его решением и не могу удержаться и не обнять его.
К концу дня все устроилось. Впрочем, с одной оговоркой. Я желал бы, чтобы правая тоже была представлена в кабинете. Я назвал имена Альбера де Мена и Дени Кошена. Но Вивиани и Мальви возражали, что парламент не поймет, почему надо было идти так далеко. В остальном все согласились. Бьенвеню-Мартен с большой готовностью согласился перейти в министерство труда. Думерга, который уж было приготовился совсем уйти, просили взять на себя портфель министра колоний, и он дал свое согласие. Нескольких министров пришлось исключить, чтобы избежать того кабинета из придворных советников, который пугал Делькассе. В числе устраненных оказались один-два, которые не могли примириться с этим, но они были исключением. Впоследствии они не жалуются открыто, но дают волю своим оскорбленным чувствам в кулуарах парламента и сохраняют против меня и Вивиани упорную, хотя и скрываемую злобу. Их обвинения не всегда носили безобидный характер, порой они даже содействовали созданию тех нелепых легенд, которые потом снова всплыли в смутные времена 1917 г. Но не в этом дело. Вивиани и я поступили так, как повелевал нам долг.