На сопках Маньчжурии

Тесть переслал соболезнующее послание однополчан Людмилы:

«…Подразделение передислоцировалось на запад. В трёх грузовиках. Откуда ни возьмись, фрицевские танки. Расстреливали из пушек и пулемётов в упор. Ваша жена, наш боевой товарищ, бросила гранату под гусеницу… Разделяем Ваше горе, скорбим вместе с Вами. Она была смелой до отчаянности. Можете гордиться ею! Схоронили на польской земле в тот день 29 замечательных ребят. И Людмилу. С воинскими почестями положили в братскую могилу. Рядом с шоссе на Краков. Силы духа Вам и личного мужества!

Замполит роты Н. Каштанов».

— Чай напрел, Макарыч! — позвала хозяйка.

Почаёвничав в подавленном настроении, Фёдоров извинился перед Маргаритой Павловной и, облачившись в сырую шинель, направился в штаб батальона. Тревога гнала его в снежную тьму. Буран слепил глаза, переметал дороги. Ему невыносимо тяжко было привыкать к мысли: Людмилы нет и не будет! И служба идёт нескладно. Намерение дезинформацией вызвать агента на активные поступки пока не дало результата…

В коридоре штаба Фёдоров неожиданно увидел майора Васина. Шинель и серая ушанка были в снежинках. Видимо, с ночного поезда только что пришёл. Дня три назад Семён Макарович проводил майора в Читу. «Не даёт покоя и ему наш агент!» — догадался Фёдоров. Поздоровались.

— Не спится, Семён Макарович?

— А-а-а, какой тут сон! — Фёдоров бросил пальцы за ремень.

— Погода не для сна. Забуранило в Забайкалье. — Васин опустил портфель на пол и сел на деревянный диван в коридоре. — Погодка в самый раз для пакостников!

— И повод для воровских дел имеется. Красный Октябрь для наших противников — кумач для быка! — Фёдоров опирался о спинку дивана. В глазах его читались боль и безнадёжность. Васин видел удручённое состояние коллеги.

— Печаль свою не превращайте, Семён Макарович, в мировую скорбь. Ты извини, пожалуйста, за такие шершавые речи. У генерала сын погиб, сам знаешь. У Голощёкова — отец…

— Не могу, Климент Захарович! Похлопочите, чтобы отослали меня на фронт! Смутно на душе…

— Держись, мужик! Утешать не стану — это пустые звуки… Думай о деле — тут утоление наших болей.

— Не по себе мне, Климент Захарович. Какое-то предчувствие воротит душу. Знаете, как перед бедой! — Фёдоров сел обок Васина, расстегнул шинель, рядом положил ушанку. — Покойный отец говаривал: «И грабли раз в году стреляют!».

— Считаешь, погода ему в масть?

— Ящики перегружают прилюдно в тупике. Автомашины снуют от вагонов до артиллерийских складов… Заманчиво, чёрт его дери!

— Голощёков надежную охрану выставил, как считаешь? — забеспокоился Васин. — Оцепление частое? Если что, не провороним?..

— Всего в жизни не предусмотришь, Климент Захарович… Каждое дело — на свой манер! — Фёдоров тёр виски пальцами.

Климент Захарович не открылся в своём неизбывном горе. Он потерял жену. И тосковал по ней. И частые хвори его — от тоски. Вечерами в своей холостяцкой квартире в Чите ждал, что кто-то позвонит ему в дверь. И этот «кто-то» будет она. Но такого звонка всё не было. Пять лет нет такого сигнала. Ушла в темноту и — ни слуху, ни духу. Так часто оборачивается судьба разведчика. Климент Захарович знал это по службе. Но с личной участью никак не мог смириться! И для Васина самым верным другом стала работа. В редкие свободные часы он жил в тягостном одиночестве…

— Не пора ли нам пора, что мы делали вчера? — нарушил тишину Васин. — Веки сами слипаются. Пусть Голощёков самолично ловит шпиона! Доверим ему такой пустяк…

Климент Захарович подхватил пухлый портфель и ушёл в комнату для приезжих. Фёдоров подался в оперпункт «Смерша». Укрывшись шинелью, задремал на диване. Подняли его донкающие звуки. Тутукал маневровый паровоз. На гарнизонной пожарной каланче надрывно донкал колокол:

— Тревога!

Из штаба выскочили вместе с Васиным. Первая мысль: где? Засеянное снежинками небо бордово светилось над воинской веткой.

На ветке новостройки, где на ночь были оставлены неразгруженные вагоны, полыхало пламя, озаряя округу багрянцем.

— Разрядный груз! — кричал составитель поездов, сигналя фонарём с красным огнём. — Не приближайтесь!

Возле колеи суетился солдат в куцей шинели. Поблёскивал штык его винтовки. Другой военный в ватнике спускался к пути от сосен. Размахивал рукой с наганом. Помощник машиниста «маневрушки» раскатывал брезентовый шланг, прикрывая лицо локтем. В отдалении слышались звуки пожарной машины…