На сопках маньчжурии

Ши Куэн, обитавшая в одном из дворов цзеновского дома, любительница чтения, оказалась талантливой поэтессой.

Но, может быть, впервые в истории китайской литературы женщина писала о вещах совершенно не женственных. Писала о народе, жаждущем свободы, о храбрецах, разбивающих цепи. Писала о крестьянине, который нашел в поле винтовку, брошенную солдатом, и унес ее к себе как сокровище. Он знает — близок день, когда винтовка ему потребуется…

Стихи были просты, лаконичны и лишены той изысканности, которую обожал Цзен-старший. К счастью, Цзен-старший умер и не мог прийти в ужас от подобных произведений.

Стихи расходились по городу, по провинции, по стране. Их читали в Пекине.

Это была очень сильная проповедь революционных идей. Но это было неблагоразумно: разве можно так открыто призывать к уничтожению порядка, укоренившегося веками?

— Какое может быть благоразумие у источника, который вдруг выбился на свет из-под земли? — смеялась Ши Куэн и говорила Хэй-ки:

— Не беспокойся! Я всего только женщина. Ведь к поступкам женщины не относятся серьезно, она — игрушка! Что могут сделать с женщиной? Ничего! Она ничто…

Ши Куэн говорила грустно, но глаза се блестели.

Да, действительно, по старому закону было так!

И когда в дом Цзепов пришел офицер с десятью солдатами, Хэй-ки решил, что это за ним… Спрашивая офицера, что ему угодно, он был уверен, что офицер ответит: «Мне угодно арестовать вас» — и предъявит распоряжение дзянь-дзюня.

Но офицер сказал другое. Он назвал имя Ши Куэн.

— Господин офицер? — изумился Хэй-ки.

Офицер глупо ухмыльнулся:

— Давайте ее.

Молодую женщину увели.

Чтобы узнать меру опасности, грозившей Ши Куэн, Хэй-ки отправился к губернатору. Губернатор принял его не сразу.

— По поводу этого ареста? — спросил старик, вяло приподнимая веки.

— Вы арестовали женщину! Пришел офицер с обнаженным палашом и повел ее по городу.

— Да, с обнаженным палашом, и повел женщину! — кивнул головой дзянь-дзюнь. — Вы студент и, по-видимому, любитель реформ, поэтому не мешайте и мне в своем деле заниматься реформами, — старик засмеялся, довольный собственным остроумием. — Ваша женщина призывает к возмущению. Я говорил с ней лично. Она смотрела мне в глаза и повторяла: «Да, я призываю к мятежу!»

Дзянь-дзюнь опустил веки и взял в рот кусочек пастилы.

Хэй-ки провел мучительную ночь. Что можно было придумать? Подкупить стражу? Но Ши Куэн нет в тюрьме, и никто не знает, где она.

Когда на следующий день Ши Куэн вели на казнь, тысячная толпа шла за ней.

Будут казнить женщину!

Она шла, окруженная солдатами, но все отлично видели ее высоко поднятую голову, волосы, собранные в скромную прическу и отливавшие матовым блеском. Она смотрела поверх домов, куда-то на пышное облако, медленно проплывавшее по небу. Смотрела и пела одну из своих песен о крестьянине, который восстал против неправды и рабства.

Нежный голос ее раздавался в совершенной тишине. Огромная толпа, пораженная ее красотой, печальной судьбой и мужеством, беззвучно скользила по улице.

Женщина шла ровным шагом и не замедлила его, подходя к площадке, на которой ее ожидала смерть.

И вот наступил момент, когда все расступились, отошли и она осталась наедине с палачом.

Палач внимательно оглядел ее, чмокнул губами и сказал негромко:

— Ну, становись, становись…

И когда она стала на колени и склонила голову, он отогнул воротничок у ее куртки и долго смотрел на нежную полную шею, которую должен был перерубить.

И он перерубил ее, испытывая впервые в жизни недовольство своим ремеслом.

Вторая глава

1

Цацырина выпустили из предварилки. Настоящих улик против него не было, а в подобных случаях жандармы не заводили теперь новых дел — не то по подозрениям и малым проступкам пришлось бы засадить в тюрьмы всю Россию.

Цацырин вышел из ворот на улицу, посмотрел направо, посмотрел налево. Ровный строй домов терялся в бурой мгле утра, свежий ветер дул, пожалуй, со всех сторон.

«Так и должно быть, — сказал себе Сергей, — дует со всех сторон!»

На нем была куртка, картуз с помятым козырьком; руки он сунул в карманы и шел широким шагом, наслаждаясь ходьбой.

Он сразу вдохнул запах бури. Разъезжали казачьи патрули, удвоенные наряды городовых заняли перекрестки, дворники дежурили у ворот. Прохожие собирались кучками, быстро таявшими при приближении полиции.

Он узнал, что забастовали Невский завод и оба Александровских, вагоностроительный и механический, прекратилось движение на железных дорогах петербургского узла. Примкнув к одной кучке, в центре которой что-то рассказывал молодой человек в пенсне, Сергей спросил невинным голосом:

— А по какой причине забастовка?

Тот, к кому он обратился, полный седоватый господин, осмотрел Сергея с головы до ног.

— Извините, я только что из тюрьмы, — сказал Сергей.

Лицо господина расплылось в широчайшую улыбку.

— Господа! — крикнул он. — Среди нас присутствует только что выпущенный из застенка. Товарищ, видимо, не знает, что бастуют чуть ли не все железные дороги страны, что в Харькове всеобщая забастовка, что начинаем бастовать мы — петербуржцы!

Цацырин усмехнулся и зашагал дальше.