На стихи не навесишь замки

Мимо стреляет, мимо

стрела молодого Амура.

Не жду ничего. Я дура.

А завтра весь мир войной

Ощущение войн повисло,

ведь люди не дураки:

числа считают, числа

до ядерной той войны.

Числа считая, числа

застыли на наших губах:

день-деньской, день коромысло,

день мужнин, день жён, день впотьмах.

Часы с кукушкой на стенке,

сегодня блины горой,

и дети на переменке,

а завтра весь мир — войной!

Я одна об этом писала,

лишь я твердила о том:

очень сильно я сожалела,

что планета Земля — мой дом.

Дочь спрашивает о войне

— Зачем война?

— Просто так.

— Зачем смерть?

— Да вот так.

— Почему ни папы, ни мамы?

Какими бесчувственными голосами

мы отвечаем детям,

насмотревшись на смерти,

намаявшися в быту.

Где холод, где жар… не пойму!

— Знаешь, дочь, — сказала я очень устало.—

Хочу, чтобы смерть и меня прибрала,

но она все никак не приходит,

хотя, вроде бы, рядом ходит.

Дочь равнодушно плечами пожала.

А у того ребёнка, что хочет маму,

мамы не будет больше.

И кому от этого горче?

Усталыми, чёрствыми голосами

мы мёртвых своих провожали

и складывали в ряды.

Милосердие не подходи!

А после высохшими губами:

— Всё пройдёт, — своим детям шептали.

Детям, погибшим в терактах, посвящается

Из сгоревших школ выходили дети

и улетали в небо…

Вслед не смотрел им даже

никто на земле живущих.

И не стихи это вовсе,

а стихи попозже сложатся,

когда мы об этом забудем,

видимо, уже завтра.

Дети Донбасса, Беслана,

Сирии и Пакистана.

Дети в круговороте

людской военной заботы:

как бы побольше детей

узнали запах смертей!

А дети, не различая

запаха мамы от запаха края —

запаха края родного,

дети в ужасе, они не готовы

взять автомат и погибнуть

за Родину, им не видно

границ, разграниченных нефтью.

Но и дети вдруг понимают: за смертью

очередь очень большая —

от края родного до края

солнечного луча.

Ну всё. Вот и жизнь прошла.

Где-то в другом столетии

сложатся междометием

новые детские жизни.

Стих написан. Во времени вечном повисни.

Вот девочка снайпер, глядите

Почему дети не работают испытателями,

лётчиками и спасателями?

Зачем детворе игрушки:

куклы, машинки, хлопушки?

Раздайте деткам оружие,

ведь что-нибудь да получится,

и на войну их пустите.

Вот девочка снайпер, глядите…

Смотрели люди спокойно:

— Нет, глазам не мозольно.

На пушки и автоматики

мы столько сил, средств потратили!

Когда ружья малышам дарим,

пластмассу плавим и плавим.

Компьютерные, говоришь, войны?

Это совсем не больно,

это вовсе не страшно,

когда противник бумажный.

Плакала, плакала, плакала душа.

Самая прекрасная доченька росла,

росла такая холодная,

чёрствая, не голодная:

лучшие у неё родители,

лучшая школа в Питере

и лучшие мыльные пузыри.

Собирай их, отец, храни:

когда-нибудь пригодятся —

в настоящих врагов кидаться!

Три воина и я

Воин Светлый. Воин Тёмный.

Не был ты со мною тёплый

воин Светлый того дня —

это ты сошёл с ума.

А сошёл с ума, держись

за свою же, слышишь, жизнь:

не пропащая она,

просто как-то так прошла.

Вот сижу, перебираю:

воин Светлый (не мечтаю),

воин Тёмный

будет мёртвый,

и я одна. Я одна готова биться

даже с нечистью самой:

— Воин Светлый, я проститься,

ты сегодня не со мной.

Воин Светлый будет помнить

как оделась, как ушла,

но не взгляд зовущий томный,

а жестокие слова.

Я ж забуду твои мысли,

потому что воин Чистый

уже едет вслед за мной.

Я зову его с собой.

Белыя партизаны

Ночью надо бы дочке

крепко и сладко спать,

ночью её кто-то хочет,

но надо идти воевать!

Смотрят вслед партизаны

белыя той войны:

«Ах, какая ты, девочка,

мы б за тобой пошли».

Вдаль идут партизаны,

у неё дорога своя.

Вы её не встречали?

Значит, мимо прошла.

Мимо я проходила,

мимо веков прошла.

И где б я ни была, не была

лишь по боям и шла.

А вслед мне глядят партизаны

белыя той войны:

«Ах, какая ты, девочка,

мы б за тобой пошли!»

Но я, как всегда, уходила,

а они оставались в строю.

И где б я ни была, где б ни билась,

лишь для них и живу!

Войны все от твоих обид

Мужчина войны, не знающий мира,

он такой же, как я, он лепит себе командира

из тряпья поутихших пожарищ.

Вы в наши глаза глядели и не узнали

воинов из племени Войн.

— Порыдай, мой солдат, повой, —

говоришь ты мне, и я плачу.

Я ещё миллион лет потрачу

по планетам таким скитаясь,

где в моих глазах не узнают

воина из племени Войн.

Ты сегодня не мой,

ты рядом где-то воюешь

и вздыхаешь: «Опять балуешь

с каким-то пришлым мужчиной.

Я почти разлюбил тебя, Инна!» —

и плачет.

Но я то знаю: не значат

его слёзы совсем ничего.

Я уткнусь в чужое плечо:

как больно!

Мне на острове вольном не вольно.

А мужчина войны, он всё знает,

поэтому взглядом меня провожает

и говорит:

— Войны все от твоих обид.

Если разведчик рыдает

Если парни плачут —

ничего не значит.

Когда же рыдают девчонки,

меняй платки и пелёнки!

А как разведчик горюет,

так кто-то где-то воюет;

но если сидит и воет,

так то мировое горе:

значит, его не пускают

к подруге, жене или маме.

Непростительны разведчику слёзы:

от слёз на улицах грозы,

от слёз потекут ручьи

и затопят село Ключи.

А там на сундуке мать родная.

Кругом вода и нету ей края!

Плывёт сундук,

на нём мать твоя плачет.

Не реви, разведчик,

это всегда что-то да значит.

История обо мне и разведчике Бобкове

Ах, и как же я любила себя:

не гуляла, не курила, не пила

и не шастала по зимним дворам,

не давала синим, злющим мужикам.