На стороне мертвецов

— Аркадий… Валерьянович… вам… сообщение… от… Мити. Про убийства… — прошептал он, отчаянно цепляясь за узду в попытке подняться.

— Кто такой Митя? — рывком ставя Ингвара на ноги, рыкнул губернатор. — Откуда у вас конь из упряжки моей жены?

— Мой сын. — бросил Меркулов в ответ на первый вопрос. Его напряженный взгляд не отрывался от Ингвара.

— Митя сказал… что это… не оборотни! — пошатываясь от усталости, прохрипел тот. — Он… погнался… за ним…

— Митя? — взвился Меркулов. — За кем?

У Ингвара на мгновение стало озадаченное выражение лица:

— За убийцей… — неуверенно пробормотал он и поспешил выпалить. — Это настоящий медведь!

— Что за бред! — завизжал полицмейстер. — Какой еще…

— Которым командует княжич Урусов! — по-простецки ткнул пальцем Ингвар. — А Урусовым командует… — он перевел взгляд на Лаппо-Данилевского и…

Снова раздался грохот копыт и на площадь начали выезжать конные уланы. Толпа принялась стремительно рассасываться — как растворяется в кипятке головка сахара. Вот она меньше, меньше… люди исчезали в проулках.

— Симарглыч! — многозначительно протянул губернатор, не отрывая взгляд от Урусова.

Княжич свистнул. Передовой конь, на котором, радостно ухмыляясь, скакал Петр Шабельский, вскинулся на дыбы. Свечка, одна, вторая… цепляющийся за узду наездник заорал. Ему ответит второй крик — в середине конного строя выметнулась здоровенная рысь. Любимица Урусова заметалась между копытами, хватая лошадей за ноги. Ржание, топот, крики — строй смешался, отчаянно пытающиеся удержать коней уланы налетали друг на друга…

Урусов прыгнул в седло губернаторского гнедого и…

— Гайда!

Конь сорвался с места, готовый из шкуры выпрыгнуть, чтобы угодить седоку.

Из-под ног беснующихся лошадей выметнулась рысь, и запрыгнула лошади на круп. Вцепилась когтями в край седла… и яростный гнедой со странными всадниками канул в проулке. Только топот копыт еще доносился… а потом и он стих.

Меркулов огляделся — и взгляд его остановился на Лаппо-Данилевском. У глядящего вслед Урусову соседа на лице было написано глубокое, всепоглощающее… изумление.

[1] На кол

Глава 31. Снова треклятая паротелега

Гнедой начал засекаться. Митя гнал несчастного вперед, безжалостно, будто под ним был не живой конь, а автоматон. Его вел за собой темный флер смерти. Смерти страшной, смерти мучительной, смерти, полной страданий и отчаянной борьбы. Рыжая любвеобильная внучка бабушки-кошки ничего не могла противопоставить своему убийце, но и просто так она не сдалась. Отбивалась от нависшей над ней жаркой пасти, пытаясь вцепиться в нос, в глаза, цеплялась за жизнь жалкими каплями оборотнической Силы, угасающим разумом, немалой волей и желанием жить. Настолько страстным, что темный, алчущий мести дух, вылетел как пробка из бутылки, оставив растерзанное тело на руках Сердюкова, и даже не оглянувшись. И теперь несся впереди, неслышимый и невидимый ни для кого, кроме загоняющего коня Мити.

Фрррр! Дух пронесся по улице, то вдруг собираясь в пухлую женскую фигуру с грозно вьющимися по ветру волосами, то растекаясь в грязно-черное облако, пронизанное кровавыми сполохами. Свернул в проулок. Пролетел площадь, едва краем не зацепив новехонькую городскую синагогу… Стал бледнее… Еще дома, улицы, проулки… Мстительный дух просвистел впритирку к церковной ограде… и полетел дальше, с каждым мгновением теряя краски и очертания. Волочащийся за ним темный шлейф с каждым мгновением развеивался. Вот Митя видел его совершенно отчетливо… Слабее… Еще слабее… Темной дымкой…

Митя не слышал криков разбегающихся с его пути прохожих, не замечал, как конь пронесся мимо халуп на окраине. Вслед за слабеньким серым туманом он вырвался из города и помчал над Днепром, гоня коня над самой кромкой берега, и неотрывно вглядываясь в растворяющийся на фоне ярко-синего августовского неба женский силуэт.

Порыв пахнущего землей и кровью ветра, отчаянно-ледяного в жаре лета и скачки, хлестнул его по лицу, плачущий женский голос шепнул:

— Отомсти! — и последние клочья прозрачной-серой дымки растаяли в жарком мареве.

— Как? — натягивая поводья, заорал Митя. Загнанный конь под ним захрипел, забился и встал, тяжело поводя боками и роняя хлопья пены. — Как, если я не чую убийц, только убитых!

— Потому что ты сам не убийца. — проскрипело над ухом.

Митя стремительно повернулся в седле… Мара сидела на крупе коня как галка на заборе, цепляясь когтями и растопырив черные крылья для равновесия. Рыжие волосы сосульками свисали вдоль пергаментно-бледного лица, скалились острые, как шилья, клычки, а между ними мелькал тонкий черный язык.

— Где он? — процедил Митя.

— Кто? — насмешливо оскалилась мара.

— Медведь! Урусов… Тот, кто убил Сердюкову! Где… он? — нож из-под манжета скользнул в ладонь и посеребренное лезвие прижалось к тощей жилистой шее мары.

— Я вообще-то и так неживая. — мара скосила залитый сплошной чернотой глаз на сверкающий под солнцем клинок.