На суше и на море - 1963

У огромного кубического камня завершается круг блужданий. Отсюда, прыгая через ручьи, образующие Кильдыке, идем к подножию намеченного отрога. Он весь расколот, по бокам устлан легкими рыжеватыми плитками. От каждого шага они шарахаются вниз — сперва ползут, потом скачут с веселым стуком и далеко внизу успокаиваются, честно выполнив положенное. Лезем, хватаясь за острые углы, засовывая пальцы в трещины. В результате осыпь вылетает из-под ног и едет вниз без нас. Иногда приходится идти по очереди. Один лезет, а остальные, вдавившись в стену, провожают глазами свистящие мимо камни. Начинаются пятна пропитанного водой льда. В одном месте на пути встает гладкий, обледенелый обрыв. Боря осуждающе смотрит на препятствие: «А другой дороги нету?» Костя благодушно отвечает: «Нету. Зачем тебе другая?» — «А может, она лучше», — разъясняет Борик.

Посредине обрыва протянулся узкий уступ. Встав на Борину спину, я подтягиваюсь за край уступа и иду искать путь, который приводит к поперечной расщелине на другой стороне гребня. Возвратясь, втаскиваю тех, которые полегче, с Бориных плеч на уступ, потом он кидает нам рюкзаки, потом по принципу дедки и репки втаскиваем Таню. Внизу остался Борик, послуживший надежной опорой для восхождения всех. Он, конечно, знает, что него не бросят…

— Может быть, — говорит он, — мне тут подождать?

— А чего ты будешь ждать?

— Ну, не знаю… дорогу другую…

Грустно смотрит, как я разматываю веревку.

— Держи. Обвязывайся. Да вдвойне, что ты своего веса не знаешь! А ну, берись все!

Боря покорно висит, трется выпуклостями о стену, не пытаясь помочь или помешать. Р-раз, еще р-раз! Да хватайся же, чего повис?»

Чем выше, тем реже сухой прогретый воздух, гуще лиловый пустынный загар на поверхности камней. Пятиминутный отдых, во время которого все тяжело дышат, вперив не очень осмысленные взгляды в близкую уже, в виде обветшалой башни вершину. После вчерашних блужданий никто в глубине души не верит, что мы подходим к перевалу, что есть перевал на озеро, что есть такое озеро Алакель. Последние метры — по четыре шага в каждом…

Туристы — счастливый народ! Сколько раз, валясь в тень после перехода по дикому зною, энергично склоняясь над миской супа, забираясь в теплый спальный мешок, смывая пот и пыль в звенящей молодой воде, говорили мы себе: «Вот это и есть счастье!» И все-таки вот оно, главное счастье горного пути: одолеть последний уступ и вдруг откинуться назад, захлебнувшись простором земли. Синие громады хребтов с зацепившимися облаками, крутые ущелья с зелеными мазками леса и лугов по красному и серому камню, далекие равнины в тонкой дымке испарений, непривычно отброшенный вдаль горизонт надоблачного ослепительного неба. А под ногами бирюзовое, гениально вправленное в белые льды и лиловые скалы, не тронутое ветром озеро.

Наш третий перевал — почему он первый вызвал такое светлое, бескрайнее торжество? Мингтур мы брали вразброд, ссорясь, теряясь, утомляя и зля друг друга. И в этом унылом свете померк гордый Хан-Тенгри. На Чонашу нас везли рассованными по машинам… А гребень Кильдыке мы взяли вместе, поддерживая и ободряя друг друга, дружно высмеяв и одолев неудачу. И вот стоим на вершине, обнявшись, передавая друг другу чувство победы, опьянение простором, ощущение братства, незаметно созревшее за дни похода и хлынувшее наружу на этом окаянном, неуловимом и все же покоренном нами перевале. Это чего-нибудь стоит, если шумливая Таня только и могла протолкнуть шепотом сквозь горло: «Ребята, здорово!»

А Тянь-Шань верен себе. Десять минут мы строим на перевале пирамиду из камней, вкладываем в нее банку с запиской. А когда подняли головы, на западе вместо голубого неба клубились лиловые тучи. Подмигивая молниями и вполголоса ворча, они вкрадчиво приближаются к нам. Спешно кончаем строительство и по крутой осыпи скачем вниз зигзагами, чтобы стронутые камни не успели нас зацепить.

Гроза догнала в конце спуска. Втиснувшись в узкую щель между глыбами, накрываем телами рюкзаки и через минуту глохнем от раскатов грома и слепнем от неправдоподобно близких молний. Ветер то тщится затолкнуть нас глубже в дыру, то тянет наружу — на забаву разыгравшимся стихиям. Страшновато и весело.

Не переставая грохотать, тучи дружно одолевают перевал, и прямо из их сиреневого, исколотого молниями хвоста втыкаются в землю чистые, сильные солнечные лучи.

Минуту назад, хребты сотрясая,
Гром вершины качал.
Вода по острым камням босая
Неслась, от боли крича.
Еще не поймут оглохшие уши
Радостной тишины,
А солнце уже, улыбаясь, сушит
Скалы и валуны.
Тянь-Шань отдыхает, как человек,
Что вволю гнев утолил.
И вьются набухшие вены рек
По корявым рукам долин.