На суше и на море - 1964

Он лежит рядом с товарищами. Вот так и умрут они перед этой белой стеной, отвесной и гладкой, будто отрезанной ножом. «А, наплевать!» — Альбанов смотрит на стену, собираясь заснуть. Вон там, правда, какая-то наклонная трещина. Наверное, до двух метров шириной. Старая. В нее намело много снегу, который почти заполнил ее, и образовалось нечто вроде крутого желоба.

Альбанов поднимается и, не сознавая еще зачем, идет к стене. Он щупает руками снег. Выбивает носками сапог ступеньки. Шаг, два, десять… Затем он спускается и идет к товарищам…

— Встать, — командует он ставшим привычным за многие недели тоном, жестко и требовательно. Никто не шелохнулся.

И штурман, закипая злобой, хватает за ворот кочегара Губанова, приподнимает и шипит:

— Достать веревки, живо.

Губанов стоит, равнодушный к приказу, а штурман, шлепая грязной ладонью по впалым щекам, поднимает остальных.

Альбанов не альпинист, и нет никого в группе, кто был бы знаком с техникой подъема по крутым склонам. Но он догадывается, как надо действовать. Штурман привязывается к концу веревки и, вырубая топориком на оголенных местах ступеньки во льду и забивая в снег гарпун — для опоры! — забирается все выше.

Вот и пройден отвес. Забит намертво гарпун, привязан к нему конец. По «трапу» взбираются товарищи. Вытаскивают нарты, каяки.

Крепчает ветер. Трещит ледовое поле. Когда последний каяк рывками подтаскивали наверх, все поле пришло в движение, а льдина, где они только что находились, поднялась дыбом и опрокинулась…

…Удивительно неподвижная, тихая белая пустыня простирается вокруг. Ни ветерка, ни шума. У перевернутых вверх полозьями нарт сгрудились люди. Варят суп из последнего концентрата. Затем съедают горячую похлебку и по полкружки сухарей. Решают оставить на время одни нарты с каяком, чтобы вернуться к ним позже, и тащить вшестером другие нарты.

Поверхность ледника идеально ровная, покрыта небольшим слоем снега. Трещины припорошены, их трудно заметить. Пошедшие на разведку Альбанов и Луняев связались крепким линем и на расстоянии сорока метров друг от друга осторожно продвигаются вперед. Чтобы лучше прощупывать снег, они сняли с лыжных палок кружки. А трещины попадаются довольно часто.

Над ледником нависает туман. Уклон становится все круче. В промоинах журчат прозрачные ручьи. Часа через четыре вышли на черный пологий мысок. Камни, земля, мох… Неумолчный птичий крик. В ямках — гнезда с яйцами величиной с гусиные.

«Ура! Сыты будем», — в восторге думает Альбанов.

Увидев стайку гаг, Луняев стреляет. Мимо. Он снова заряжает винтовку и, как запоздалое эхо, слышит человеческий крик. Галлюцинация? Но крик повторяется. Глаза болят, видят плохо. Кто-то бежит. Машет шапкой. Кричит опять. Да это же Конрад! Луняев вскидывает винтовку.

— Стой, застрелю, — исступленно орет он.

Конрад останавливается в растерянности, опускает руки.

— Помилуйте, братцы, — кричит Конрад, плача навзрыд. — Каюсь. Простите. Худо мы сделали…

Вся его фигура выражает такое раскаяние, что на него жалко смотреть.

— Что делать, господин штурман? — спрашивает Луняев, опуская винтовку.

Альбанов молчит. Что делать? С того момента, когда их обворовали, гнев успел пройти. Они за это время много раз подвергались смертельной опасности. Но теперь они на земле, где много еды, воды…

— Может, в честь прихода на землю… — говорит Луняев, видя колебания Альбанова. — Может, помилуем?

Штурман кивает головой. Плача, Конрад бросается обнимать товарищей, сжимая их медвежьей хваткой.

Втроем пошли к логовищу беглецов. В яме, огороженной низким заборчиком из лыж, палок, парусиновых брюк и мешка из-под сухарей, лежал Шпаковский. Альбанова поразил его изнуренный, болезненный вид. Матрос как-то отек, под глазами висели мешки, пустые глаза смотрели безучастно. Но услыхав от Конрада, что их простили, Шпаковский вяло улыбнулся, морщины лица разгладились. Через миг его глаза опять потухли, лицо приняло страдальческое выражение. Нелегко достался ему этот побег.

— Что болит у вас, матрос Шпаковский? — спросил штурман.

Шпаковский долго молчал с таким видом, будто пытался что-то припомнить, и наконец нехотя выдавил:

— Ничего не болит, господин штурман, не жалуюсь… Только ноги малость… — И вдруг, громко расплакавшись, закричал с надрывом: — Теперь, господин штурман, я никогда, ни за что не уйду от вас…

…Только через два дня, теперь уже вдесятером, отдохнув и немного восстановив силы вареными яйцами и птичьим мясом, решили двигаться дальше. Знали, что в юго-восточной части Земли Франца-Иосифа, на мысе Флора, стоит пустой поселок, построенный два десятилетия назад английской экспедицией Джексона. Там был запас продовольствия. Там можно было перезимовать. Или встретить людей.

Два каяка на десять человек. Поднять они могут только пятерых: трех — больший и двух — меньший. Когда пятеро будут плыть в каяках на восток, пятеро других будут идти на лыжах в ту же сторону по леднику. Лыжникам теперь будет легче — не нужно тащить нарты с каяками.