На суше и на море - 1964

…Мыс Грант. Семнадцать часов плыли туда на каяках. Сколько нужно идти на лыжах? И проходим ли ледник? Думал ли кто-нибудь об этом? Во всяком случае, береговой партии нет.

Погода отвратительная. Шквалистый восточный ветер. Начинается метель. Порывом ветра отрывает от берега каяк с Нильсеном и несет в море. В бинокль Альбанов видит, как датчанин убрал весло и, опустив руки, с самым беспомощным видом смотрит на плывущий к нему на выручку второй каяк. А когда Нильсена привозят на берег, он выходит на сушу нетвердой походкой. И два дня, пока ждали лыжников, он не сказал ни слова. Видно, очень плох.

К вечеру второго дня метель прекратилась. Конрад садится на каяк, чтобы пострелять нырков. Шпаковский и Нильсен лежат в малицах — им нездоровится. Но где же лыжники?

Альбанов чувствует нарастающую тревогу. Она заполняет его целиком, неотступно сверлит мозг. Это тревога за оставшихся на леднике людей.

Он осматривается. У каяка две неподвижные фигуры. Эти уже никуда не уйдут сами. И Альбанов решается: он идет с Луняевым на ледник, верст за шесть-семь. Только поздно вечером они возвращаются к каякам, так никого и не встретив.

Что же с лыжниками? Не вышли с мыса Ниль? Не смогли преодолеть ледник? А может быть, провалились в трещину? Скатились в море с крутого склона?

«Ждать нельзя — мы сами погибнем», — думает Альбанов. В десять часов утра 5 июля каяки выходят вдоль кромки невзломанного льда в пролив между островами Александры и Белль.

Туман, а затем и метель застлали горизонт. Остров Белль исчез в белой пелене. Пристав к кромке льда, легли в полдень отдохнуть под парусиной в каяках. Через четыре часа, когда метель утихла, обнаружили, что вместе со льдиной их отнесло на восемь-десять верст от острова Белль.

Есть нечего, а тут еще Нильсен слег. У него, кажется, отнялся язык, и он только мычит. Да и остальным плохо. У Шпаковского не повинуются ноги. У троих — кружится голова, рябит в глазах, шумит в ушах. Может быть, это от голода? Или усталости? А может быть, они тоже заболели…

Недалеко от острова Белль на большой плавучей льдине увидели трех моржей — двух взрослых и детеныша. «Спасены, — подумал Альбанов. — Еда будет».

Он и Луняев тщательно целятся в моржонка. Почти одновременно стреляют. Моржонок не шелохнулся, но взрослые тотчас перешли к активным действиям. Громадный морж с фырканьем и злобным ревом бросился к каякам. Спасаясь от свирепого зверя, поспешно вытащили на лед больных товарищей и каяки. Все очень перепугались — так неожиданно обернулась эта охота.

А моржиха тем временем столкнула детеныша в воду. Он стал тонуть. Тут началось что-то невообразимое: вода так и кипела, вся окрашенная кровью, моржи с ревом кружились вокруг убитого, поддерживая его носами на поверхности воды. Один из моржей, должно быть самец, по временам с отчаянным ревом бросался в сторону людей. А когда рев наконец утих и моржи скрылись под водой, люди еще долго не могли прийти в себя. Когда снова столкнули каяки в воду, все поминутно оглядывались, ожидая нового нападения.

Часов в девять вечера причалили к острову Белль. Нильсен падал и старался ползти на четвереньках. В глазах его застыл ужас, взгляд стал бессмысленным, вопросов он не понимал. Даже когда Нильсена одели в малицу и закутали в единственное одеяло, он все еще пытался куда-то ползти. Но потом успокоился и лишь по временам невнятно мычал.

— Архиереев тоже так умирал, — тихо сказал Луняев, когда Нильсену дали чашку бульона, и он, выпив половину, лег и затих. — И у Шпаковского уже язык заплетается.

Ночь была солнечной, но очень холодной. Все жались друг к другу. Пронизывал ветер. Когда Альбанов утром встал, сразу обратил внимание на датчанина. Тот уже окоченел. Лицо было спокойным, только покрылось красными пятнами.

Опустошенный Альбанов сел рядом. Прошло два часа. Товарищи тоже не двигались. Спят, что ли? Или тоже умерли?

У Альбанова перехватило дыхание. Знобило. Хотел встать — оцепенели ноги. Что же, умирать здесь, почти у цели, когда там, верстах в семидесяти на востоке, уже виднеется скалистый остров Нордбрук? А там, на мысе Флора, дома, жилье.

О нет! Не бывать этому! Жить!..

— Вставайте! — неожиданно закипая злобой, говорит Альбанов, тормоша товарищей. — Похороним Нильсена и за плавником. Живее. Ну же, ворочайтесь!

Спутники встали нехотя. Сняли с Нильсена одеяло — пригодится живым. Положили покойника на нарты, потащили на склон. На ровной площадке обложили тело камнями. Устало ступая одеревеневшими ногами, побрели с нартами к камням.

— Теперь за плавником. Живо! — командует штурман.

Он чувствует, что его ноги заплетаются, сердце, кажется, останавливается, дышать трудно. Шпаковский вдруг садится на снег, уронив голову на руки.

— Ну, ты чего сидишь, мокрая курица? — орет Альбанов. — За Нильсеном захотел? Иди ищи плавник, шевелись!

А когда Шпаковский покорно встает и, загребая ногами и раскачиваясь, будто собираясь упасть, медленно бредет, штурман кричит ему вдогонку:

— Позапинайся ты у меня! Позапинайся!