На суше и на море - 1964

Обычно Рамон начинал говорить первым, пока не включался Торибио. Мы говорили о земле, дожде, скоте. Братья-коры сидели, погрузившись в свои мысли, задумчивые и молчаливые, пока наконец тема не задевала их за живое. Тогда они роняли несколько слов и снова погружались в молчание. Но Рамон скоро нашел их слабое место: ругать Майора. Когда он напыщенно произносил, что Комета такой-сякой разэтакий, все собравшиеся зло посмеивались. И для того чтобы они поделились своими заботами и печалями, нужен был небольшой шаг, который обычно ловко делал Торибио.

— Ты знаешь, Торибио, кто новая любовница Кометы?

— А ну!

— Хозефина, учительница из Сан-Франсиско.

— Послушай-ка, ведь и с ней, как со всеми, может случиться какая-нибудь беда.

Присутствующие смеются.

— Но это дрянная девка, — хмурится батрак с большими глазами навыкате.

— Словно фиолетовый скорпион, — поддакнул Торибио.

Индейцы осклабляются от удовольствия. Они не могут убить Майора и довольствуются тем, что всласть ругают его.

Торибио, улучив момент, рассказал о том, как Хозефина издевалась над индейцами во время выборов младшего судьи и комиссара. Выборы проводятся ежегодно первого января.

— Вот те на, — произнес он, раскуривая сигару и выпуская бесконечную струю дыма. — В день выборов поселок голосовал за Хуана Андреса. Ты помнишь, Хервасио, Хуана Андреса, ослы которого пасутся вот там, ниже ясеневой рощи?

Торибио ждет, пока Хервасио ответит, и продолжает:

— Так вот, выборы состоялись, но, боже мой, что тут случилось! «Не допущу! — каркала баба, как ворона. — Не допущу! Этот — нет! Любой другой… Эй ты, судья, назначай новые выборы».

— «Не могу, учительница». — «Нет можешь, индеец. А если не можешь ты, то могу я. Объявляй выборы недействительными. Этот, как его там, не будет судьей».

«Его выбрал весь поселок». — «Все равно он не будет судьей. Вы хотите, чтобы я послала за Майором? Назначайте новые выборы…»

Только что избранный комиссар осмелился пролепетать:

«Я собрал всех, чтобы обсудить… Я считаю…» — «Здесь обсуждаю я! Я считаю, что ты не имеешь к этому никакого отношения», — отрезала учительница и устроила грандиозный скандал. Она металась так, что только юбки развевались. Затем, сославшись на приказ своего любовника, велела посадить судью в каталажку… Парни думали было сопротивляться. Но она чуть не взбесилась от ярости. Скандал завершился тем, что один из ее приспешников поскакал по направлению к Хесус-Марии на поиски Майора. Итак, вновь избранный судья сидит в подземелье, приговаривая, что его уши превратились в рога, а фавориты Хозефины, чтобы дать работу суду, накладывают первые штрафы… в свою пользу.

Торибио замолкает, а забияка Сантьяго презрительно роняет, поблескивая глазами:

— Это стерва-баба. Но не будь Кометы, такого бы не случилось.

Все беззвучно смеются, оглядываясь, словно остерегаясь кого-то. Пауза — и снова смех, тишина — и снова смех, они как бы казнят осужденного, который принимает забавные позы, развлекая своих палачей. Так проявляется их ненависть.

После долгого молчания Рамон снова начинает:

— Послушай, Торибио, а что случилось с врачевателем Хесусом Мелчором?

Главные участники беседы, словно быки, снова тянут вверх по склону колесницу разговора.

— Вот те на, — произносит Торибио, закуривая новую сигару, и рассказывает следующую историю.

Врачеватель Хесус Мелчор поднакопил довольно много денег. Он прослыл богатым человеком, и его арестовали. Две ночи каталажки облегчили его на триста песо. Поэтому его выпустили на несколько дней, дней на пять, не больше, а потом снова сцапали и заявили, что его следует расстрелять:

— Тебя к стенке.

— Но у меня кое-что есть… — бормочет несчастный.

Он отдал двести песо и пять коров. Попытался уйти.

— Нет, нет, тебя мы так просто выпустить не можем…

— Однако…

— Ты должен бежать из тюрьмы, чтобы никто ничего не подумал.

— Но все же…

— Вот осел! Двери каталажки будут открыты…

Врачеватель удрал в ту же ночь. Когда забрезжил рассвет, комиссар сделал вид, что узнал о его побеге, и разослал во все стороны своих людей, чтобы схватить лекаря. С тех пор он живет на скалистом перевале. По ночам навещает больных, лечит, кое-что зарабатывает и платит за то, чтобы его не арестовали. О своем бедственном положении он никому не говорит, ибо ему пригрозили расправиться с ним. Невозможно его заставить написать жалобу. Никто не может его убедить, что преступники могут быть наказаны. Его преследуют несправедливости, он проглатывает оскорбления и считает себя обреченным.

— Все комиссары отдают половину штрафов Комете, — заявляет Сантьяго, человек корыстолюбивый, а потому в его словах звучит зависть.

— Больше! — ворчит Аусенсио, татоуан с седой бородой, привыкший молчать — речь ему дается с трудом.

Рамон безжалостно погоняет быков беседы.

— Послушай, Торибио, а что произошло с маленьким кора Фелипе Лопесом?

Бык налегает на ярмо: