НА СУШЕ И НА МОРЕ 1965

Коля улыбнулся и мечтательно взглянул на небо, по которому торопливо плыли легкие облака. Солнце медленно опускалось за частокол тайги. Близилась холодная апрельская ночь. Показались первые звезды. Огромный лесной край погружался в темноту.

Коля минут сорок махал лопатой-самоделкой, откидывая снег, чтобы развести костер. Еще один взмах — и показалась зелень брусники. В снежное углубление Коля набросал сухих дров, поджег. И чем большую силу набирал огонь, тем быстрее оттаивали снежные стенки углубления, которое становилось все шире. Вот можно и присесть к огню, подвесить котелок.

Пока Коля разжигал костер, Тимофей Ферапонтович нарубил кучу дров и занялся ужином.

Вскоре охотники молча прихлебывали из кружек пахнувший дымком и ягодами чай, тянулись к вареву. Собака, покрутившись на одном месте, притоптала снег, легла.

Тимофей Ферапонтович смотрел на огонь. Мысли его уносились в прошлое… Немало прожито. Сколько им добыто пушнины! Зимой колхоз посылал его в тайгу на промысел, подбирая в его бригаду и молодых — на выучку. Пушнина всегда нужна государству. А зверей в лесу маловато становится. Старик думал о том, что если так пойдет дальше, то скоро и следа белкиного не встретить, глухариную песню не услышать. От тайги только все брать умеют, а ничего не дают ей взамен. А ведь любому богатству может прийти конец, если к нему не по-хозяйски относиться. Зверя надо не только добывать, но и разводить. Вот у Коли задание из Якутска: отловить соболей, увезти их в Якутию и выпустить в такой лес, где их никогда не было. Это значит помочь зверькам перебраться на новое место жительства. А каково им будет там? Зверь ведь тоже к родным местам привыкает. Места для него надо подобрать подходящие.

Так думал старый охотник, сидя у костра за кружкой чая.

Стояла тишина. Ее нарушал только по временам треск стреляющего из костра уголька. Несмотря на усталость, Коле не спалось. Без привычки не сразу уснешь у костра: подставишь живот — спина мерзнет, повернешься боком — того и гляди одежда вспыхнет.

Медленно текли длинные ночные часы. Наконец в лесу чуть заметно посветлело.

В плену

Белогрудый всю ночь сидел на дереве. И только под утро, когда холод железными тисками стал сжимать его неподвижное тело, он короткими прыжками, слабо шурша коготками по коре дерева, стал спускаться вниз. Вот и снег. Белогрудый сделал несколько прыжков, но что это? Он носом ударился обо что-то невидимое и упал набок. И чем больше бился соболь, тем плотнее обвивала его сеть.

Если бы он стал перегрызать каждую нить в отдельности, ему удалось бы вырваться на свободу. Однако у Белогрудого не хватало терпения для этого, и он кусал сеть в разных местах. За ночь он перегрыз только несколько ниток.

С рассветом тайга пробудилась. Вот на поляне, окруженной высокими соснами, прошел, словно проплыл, глухарь. Он пересек «чистарь» и остановился у кромки леса, настороженно подняв голову. Секунду-другую глухарь слушал непонятные звуки, которые неслись из распадка, и, взмахнув крыльями, скрылся вдали. А колокольчик звенел все громче.

Услышав этот звук, дятел на дереве молодцевато гикнул и, сбросив вниз пустую шишку, тоже полетел прочь. G цоканьем выскочила из гнезда потревоженная белка. Тряхнув ушами, белым шариком поскакал куда-то заяц.

Всех всполошил колокольчик. Лес, несколько часов назад такой тихий, снова наполнился звуками.

Коля первым услышал звон колокольчика и лай собаки. Тимофею Ферапонтовичу казалось, будто он только что опустил голову на грудь, а Коля уже тормошил его:

— Вставайте! Бежим!

Старик вздохнул:

— Не торопись, пусть получше запутается.

Но через несколько минут они уже спешили на поляну к одинокому кедру. В сети метался соболь.

— Ну вот ты и отбегал свое, милок. Закон — порядок. — Тимофей Ферапонтович поставил на снег маленький ящик, обитый изнутри жестью, и открыл дверцу. — Теперь задача распутать его. Да гляди в оба: у него зуб что шило.

Осторожно освобождая зверька, охотники разговаривали вполголоса. Соболь нервно сопел, задыхаясь от злобы. Он изгибал шею, пытался укусить.

— Ой! Цапнул-таки, окаянный… — вскрикнул вдруг Тимофей Ферапонтович. Коля, улучив момент, осторожно всунул в рот хищнику сучок. Соболь зарычал и выпустил палец. Через минуту зверек уже змеей извивался в жилистых руках Тимофея Ферапонтовича.

Проколов ухо соболя, Коля продел в него маленькое колечко с оттиснутым на нем номером.

— Пусть с этого дня с серьгой ходит, — сказал охотник.

— А на что ему этакая роскошь? — поинтересовался Тимофей Ферапонтович.

— Потом объясню, а сейчас сюда его, непоседу. — Коля кивнул на клетку.

Зверек, фыркнув, молнией метнулся в отверстие клетки. Прыгнул раз, другой и затаился в углу. Глаза его по-прежнему сверкали злым зеленоватым огоньком.

Тимофей Ферапонтович опустился на колени перед клеткой, разглядывая соболя, сказал:

— Э-э, милок, да ты какой-то особенный: пятно-то на груди какое! Совсем белое. Я отродясь таких соболей не встречал. А мех что ночь темная. Две сотни ему цена. Коньком таких называют.