НА СУШЕ И НА МОРЕ 1966

— Это недолго, на ускоренных курсах…

Работяги. Славные ребята.

Мы заходим к графику Яну Лебишу.

— Гонза, принимай гостей, — кричит с порога Альбин. — Мы ненадолго. Мы знаем, что тебе некогда. Посидим часа три, выпьем немного виски, может, закусим. В доме ни крошки? Ну мы совсем немножко. Да ты не пугайся…

Да нет, Лебиша не запугаешь. Он тоже не страдает отсутствием чувства юмора. Это видно и по его рисункам. Сейчас он работает над иллюстрациями к «Путешествиям Гулливера». За последние год-два здесь уже вышло два издания «Путешествий». Лебиш иллюстрирует новое: его Гулливер — судовой забулдыга — доктор с носом, покрасневшим от злоупотребления горячительным. На этом носу причудливый лабиринт склеротических жилок, и уж в этот лабиринт Гонза вложил все свое умение, будьте спокойны. Меня поражает, как великолепно иллюстрируют здесь многочисленные переиздания классики. Вот тебе и «дедина»! Мы пьем кофе, рассматриваем великолепную коллекцию сабель и кинжалов, развешанную по стенам, потом двигаемся дальше.

Долго плутаем по улицам Братиславы. Вот новый Дом искусств. Внизу кафе, джаз-клуб, наверху выставочные залы, еще выше — издательства. Мы проходим по залам интересной выставки рисунка и скульптуры: процентов на девяносто девять здесь то, что мы условно называем модерном. Внизу в витринах организована продажа произведений искусства. Деньги идут в пользу районов, пострадавших от наводнения.

Мы добираемся до Червены-Крыжа. Внизу в дымке расстилается Братислава. За рекой Венгрия и Австрия. На Червены-Крыже живут художники, те, что постарше, в том числе и учитель Альбина Винцент Гложник. Он сам выходит на звонок к калитке как раз в тот момент, когда Альбин взбирается на забор, чтобы вызвать профессора через окно из кабинета второго этажа.

Профессор вернулся из Рима

Профессор выглядит старше своих сорока двух. Он очень простой, добрый, усатый. Он легко загорается, шумит, шутит, а потом вдруг устает, тускнеет, тяжело дышит, но потом загорается снова. Он в расцвете таланта, и у меня впечатление, что он работает на износ. Профессор только что вернулся из Италии, где написал кучу великолепных этюдов: Рим, Капри, Сорренто. А до того он провел месяц на Ораве, это еще одна гора этюдов. Прекрасные реалистические этюды.

— Ох, Орава! Я и не думал, что там есть такие уголки! — восклицает он.

— Мой любимый край! — вторит Альбин, изъездивший Ораву вдоль и поперек.

Этюды Гложника — это лишь заготовки к его сложным и прекрасным философским картинам. С Оравы, кроме этюдов, он привез тридцать удивительных картин, где уже трудно узнать пейзажи Оравы, где только борение черного и красного и стремительный излом боя, где падает сломленным благородный рыцарь добра, но торжествует его правда, правда обреченного донкихотства…

В дверь заглядывает паренек, похожий на битлса. Профессора вызывают, нетрудно угадать, зачем. Я оглядываюсь: такого красивого дома я еще никогда не видел — картины, маски, сомбреро, скульптуры, предметы странные и удивительные, как в Напрстковом музее в Праге. Профессор много ездил по свету. Войдя в кабинет, он говорит смущенно: «Сынишка. Молодежь. Такая у них мода» — и начинает расспрашивать о Советском Союзе, о Словакии: что нравится, какие места особенно красивы на взгляд приезжего…

Возвращаясь от профессора, мы долго молчим. Альбин задумчиво произносит: «Вот так надо работать».

Кто-то машет Альбину из проезжающей «Шкоды».

— А у тебя нет машины? Нет ауто?

— У меня нет ауто, — говорит Альбин. — У меня есть дцера…

Он мог бы сказать одно это слово «дцера», то есть дочка, и я б понял его, потому что мне редкостно повезло в Братиславе.

Вечер мы проводим с Икой и Альбином. Ганночка спит, сынишка Данко в деревне у бабушки. Молодые родители получили передышку. Забегает на огонек Душан, братишка Ики, студент техникума.

Мы говорим о Москве, о Грузии, где Альбин недавно гостил.

— Как эта песня? — вдруг вспоминает Альбин. — Самое синее в мире Че-орное море мое…

Наутро я простился с Бруновскими и вышел на шоссе. Бегут машины. Сейчас остановится одна из них с братиславским, пражским, брненским, а может, варшавским, будапештским или берлинским номером. Кажется, целая вечность прошла с того вечера, когда я впервые встал у обочины дороги на окраине Банска-Бистрицы. Впереди еще полмесяца путешествия, но дорога совсем не страшит меня. Это щедрая и ласковая дорога, дорога друзей. Сердце мое переполнено любовью к ним, а они… они, быть может, чувствуют это.

…В оставшиеся полмесяца я обошел и изъездил Южную Чехию, Ораву, Высокие и Низкие Татры, Спиш и Шариш, Прешовскую Русь и Восточную Словакшо до самого Кошице. Но только это уже другая история, на которую здесь, к сожалению, не хватило места.

_{Одна из самых знаменитых туристических приманок Чехословакии — могучий замок Карлштейн, овеянный легендами о романтических приключениях монарха…}