На суше и на море. 1967-68. Выпуск 08

Я видел березовый лес и полянку с уже отросшей отавой, посреди которой стоит серая, вымоченная дождями копешка сена. Мы идем с бабушкой по лесу, и вдруг под ногами, в мокрой траве, вырастает большой гриб с толстой коричневой шляпкой. Я кричу от восторга и, прежде чем сорвать, показываю его бабушке. Она треплет меня по голове, и солнце просвечивает сквозь листву берез, а от земли пахнет сырой сладостью и прелью.

«Черт возьми, — подумал я. — Как все это далеко от меня! Неизвестно, удастся ли когда-нибудь увидеть тот березовый лес, в котором мы с бабушкой собирали грибы после дождя, и ту копешку на поляне, где мы останавливались, чтобы съесть по ломтю черного хлеба. И вообще удастся ли вернуться на родину? Ведь по-настоящему я почти не видел своей родины, хотя я и русский».

А почему бы не вернуться в Россию? Там тоже нужны моряки, а я закончил мореходку и могу быть полезен своим. Нужно обязательно вернуться в Россию.

Я лежал на кровати, и мысли у меня были тревожные и беспокойные. Меня лихорадило от всех этих дум.

Я встал, оделся и вышел на причал, чтобы развеяться. Послеобеденный зной еще не спал, и все вокруг дышало жаром. Казалось, что пакгаузы в доке вот-вот расплавятся и потекут. Я прошел мимо причальных построек, потом поднялся чуть в гору, где находился бар. Хотелось выпить что-нибудь прохладительное.

Здесь было не так жарко. Вентиляторы, приглушенно жужжа, с силой гнали прохладный воздух. В этот послеобеденный час в баре пусто. Одинокий мужчина сидел за стойкой и пил безалкогольное пиво, низко склонив голову над стаканом. Когда я спросил у бармена бутылку кока-колы, он поднял голову, и я увидел на его лице красно-сизый широкий рубец. Мужчина некоторое время пристально смотрел на меня из-под сдвинутых бровей.

— Вы не разделите со мной компанию? — наконец спросил он.

— С удовольствием.

Я взял бутылку и стакан и подсел к нему. Он снова пристально посмотрел на меня, так что мне стало не по себе.

— В чем дело? — спросил я довольно нелюбезно.

— Скажите, вы не русский?!

— Русский. Как вы догадались?

— Об этом нетрудно догадаться, когда слышишь речь человека, — проговорил он на чистом русском языке. — У русских долго остается характерный акцент. Прежде чем от него избавиться, нужно пуд соли съесть.

— Значит, вы тоже русский! — воскликнул я удивленно. — Рад, что мы встретились. Вы даже не представляете, как приятно встретить земляка на чужбине.

— Не все встречи бывают приятными.

— Почему? Разве вам не приятно посидеть и поговорить с русским?

— Не со всяким русским, — сказал мой собеседник, подчеркивая каждое слово.

— Зачем же тогда вы заговорили со мной?

— Просто захотелось что-нибудь узнать о России.

— Вот видите! Я и сам уже столько скитаюсь по морям, что стал забывать родной язык. Понимаете, что это такое?

— Еще бы, — сказал он, кивнув головой. — С тех пор как я покинул Россию, столько произошло… А, черт возьми! — Он сделал резкий жест. — Если уж откровенно, я сейчас и думаю-то по-английски. На чужом языке думаю! Это я-то, кто всю жизнь хотел преподавать русский язык.

— Вы учитель?

— Был учителем. А теперь никто. Тут замкнутый круг, из которого уже никогда не выбраться. Теперь я работаю тут, в доке. Выполняю самую трудоемкую и низкооплачиваемую работу. Я просто-напросто счищаю ржавчину с якорных цепей. Вы моряк, вы знаете, что это такое — сдирать ржавчину!

Я знал это. Моему собеседнику, который назвался Гуровым, видимо, пришлось очень тяжело. Он говорил, раздражаясь все сильнее, так что бармен несколько раз посмотрел на нас с любопытством.

— Как вы сюда попали? — спросил я, хотя уже начал догадываться об этом.

— Как все! — резко ответил Гуров. Он налил себе пива и выпил залпом. Потом снова наполнил стакан и посмотрел на меня. — Как все, — повторил он, — кто навсегда потерял свою родину, кто выброшен за пределы своей земли, как дохлый котенок, кто сейчас сидит в чужих барах и пьет это противное пиво. Разве это не горько?

— А почему бы вам не вернуться в Россию? — воскликнут я. — Говорят, эмигрантам сейчас объявили амнистию и многие возвращаются.

— Это невозможно, — вздохнул Гуров, вздрагивая.

— Почему?

— Потому что той России, которая мне нужна, уже нет. Нет моей России. Ее продали. Да, да, продали. Продали жидам, всяким чертям, там сейчас хаос.

— Но там же остался наш народ, ваш, мой народ!

— Хотелось бы мне знать, кто это он, ваш народ? — спросил Гуров.

— Ну, — смешался я на мгновение, — русский народ!

Гуров зло рассмеялся.

— Царь тоже был русский!

— Но мы-то не цари!

Я думал, что он опять засмеется, но он опустил голову и сидел так несколько минут, глядя в стакан с пивом.

— Да, мы не цари, — сказал он наконец. — Царей с трона скидывает народ. И народ всегда останется на своей земле, что бы с ней ни случилось. Вы правы в этом.

— Так возвращайтесь назад, пока не поздно.

Гуров поднял голову:

— Вы это серьезно?

— Да, — сказал я твердо. — Я как раз думал об этом последнее время. Теперь я возвращаюсь на родину. Едемте вместе.

Я заметил, как при моих словах у Гурова дернулась щека со шрамом.

— Вы воевали? — спросил он.

Я покачал головой.