На суше и на море. 1967-68. Выпуск 08

— Ты хороший бой, — сказал он, поставив стакан на стол. — Мальчик что надо, тут ничего не скажешь. Ты нам понравился. Сколько мы ни отговаривали дочь, она думает только о тебе. Говорю это откровенно, ничего не скрывая.

— Спасибо за откровенность, — сказал я. — Главное для моряка — не налететь на подводный риф. Лучше его обойти стороной.

Мистер О’Нейл поморщился.

— Профессия моряка — это не профессия.

— Почему? — удивился я.

— Моряк — это бродяга, настоящий босяк. Это не профессия для молодого человека. Ты понимаешь меня?

— Но черт возьми! — воскликнул я. — Ведь я не умею ничего больше делать.

Мистер О’Нейл хлопнул меня по плечу.

— О’кей! Что ж, будем решать этот вопрос по-деловому. Конечно, тебе можно было и сейчас остаться здесь, так как все равно этот рейс последний, но ты хочешь довести его до конца, как я слышал.

— Да, у меня договор, — сказал я. — Мне не хочется терять то, что причитается.

— Я всегда говорил, что ты неглупый парень. Но профессия моряка — это все же не дело, согласись. Итак, возвращайся, и мы найдем тебе более подходящее место. Во всяком случае я хочу, чтобы Флоренс была счастлива с тобой. Тебе нужно иметь прибыльное место. А там дальше ты пойдешь в гору. Я помогу тебе. Ну, как?

Когда мистер О’Нейл ушел, я еще долго раздумывал о том, что он мне сказал. Черт бы побрал этот «американский образ жизни»! Здесь каждый мечтает стать миллионером. Да провались к дьяволу эти деньги! Я никогда не стремился к тому, чтобы поплотнее набить ими карманы. Мне вполне хватает того, что дает профессия моряка. Я не люблю делать деньги. Наверное, потому они и не держались у меня и мне, как говорится, не раз случалось бывать на мели. Но разве счастье человека только в деньгах? Меня воротило от одной мысли, что я могу стать когда-нибудь промышленником.

Накануне нашего отплытия мистер О’Нейл дал в мою честь банкет. Это был великолепный вечер, и Флоренс не отходила от меня ни на шаг. Я подарил ей ожерелье, истратив на него все свои сбережения, и все шло как надо, но, когда мы стали прощаться, наступили тяжелые минуты.

— Если ты не вернешься, — сказала Флоренс, — я умру с горя. Замуж я ни за кого не пойду, буду ждать тебя, только тебя!

— Я вернусь, — обещал я и верил тому, что говорил.

Утром, перед тем как нам отплывать, к причалу одна за другой стали подходить машины. Флоренс, кроме своих родителей, притащила ближних и дальних родственников и просто знакомых. Мы собрались в кают-компании и немного выпили на прощание. Капитан сказал, что пора сниматься с якоря. Я вышел на берег, чтобы проститься со всеми, кто приехал. Я подходил к каждому, пожимая руки. Флоренс вдруг бросилась мне на шею и разрыдалась.

— Винсен, не уезжай! Не уезжай! — плача и целуя, умоляла она.

Я растерялся и не знал, что делать. Сердце мое разрывалось на части.

Наконец мне удалось освободиться из ее объятий, и я бегом бросился по трапу на судно, которое отчалило сразу же, как только я поднялся на палубу. Отец и мать держали Флоренс под руки, а она старалась вырваться; когда ее повели к машине, у меня все поплыло перед глазами.

— Я вернусь, Флоренс! Я скоро вернусь! — закричал я, не владея собой.

Потом машина медленно ехала вдоль берега по дороге, пока мы выходили из залива, и я долго видел голубое платье Флоренс, которая сидела на заднем сиденье вместе с матерью.

В Китай мы шли 85 дней и снова попали в тайфун, но на этот раз он задел нас только краем. А потом все так же мерно и величественно вздымал свои тяжелые волны Тихий океан. Я смотрел на свинцово-серую воду, и мне казалось удивительным, как можно жить без всего этого. Нет, я не любил сейчас океан. У меня было достаточно причин, чтобы злиться на него. Просто я уже не мог жить без моря.

Через полтора месяца после того, как старый клипер прибыл в Шанхай, я ушел в новый рейс к берегам Австралии на другом судне. С Флоренс я больше не встречался, но бережно хранил толстую пачку писем, скопившихся в Шанхае за то время, пока наша шхуна пересекала океан. Всякий раз, когда я перечитывал листки, исписанные старательным полудетским почерком, меня охватывало волнение, и я заново переживал то, что случилось со мной в Сиэтле. Но туда я не вернулся, хотя мистер О’Нейл прислал мне визу на въезд. Меня уже звали к себе суровые полярные моря. Меня звала Родина.

Вл. Флинт

В КРАТЕРЕ НГОРОНГОРО

Очерк

Фото автора

Заставка худ. В. Трофимова