На суше и на море - 1979

На севере редко кто скажет «буран», «вьюга», «метель». Коренные жители, а вслед за ними и приезжие чаще говорят «пурга». Это слово происходит от финского «пурку» — снежная буря. В Заполярье оно, видимо, занесено пришедшими на север коми.

Пурга — частый спутник полярных путешествий. К ней привыкаешь и не очень страшишься. Началась пурга. Ну что же, переждем. Если не очень сильно метет, разведем костер, обогреемся, а разыграется пурга, переспим в «куропаточьем чуме». Посветлеет к утру — опять в путь.

Но однажды довелось мне попасть в такую пургу, которая запомнилась навсегда. До сих пор до мельчайших подробностей сохранились в памяти все переживания в борьбе с ней. Они ярки, выпуклы, потому что, борясь за жизнь, приходится предельно напрягать все свои духовные и физические силы, проявлять волю к жизни, и это не может не запомниться…

За полярным кругом, на полуострове Ямал, на левом берегу Обской губы, севернее Салехарда, приютился поселок Пуйко. Когда-то здесь были вотчинные угодья: оленьи пастбища, песцовые норенья, рыбацкие тони богатого ненецкого рода Пуйко. Отсюда и название поселка.

По правую сторону Обской губы, севернее Пуйко, находится поселок Кутопьюган.

По оленеводческим и пушным делам мне надо было попасть из Пуйко в Кутопьюган. Расстояние — километров сорок, что по тундровым масштабам небольшой путь. Стоял декабрь. Луна была на ущербе, небо беззвездное, в тяжелых облаках. Прошли снегопады. Изредка повизгивала пурга. В ясные дни декабрьские морозы сжимали ртутный столбик градусника так, что он падал ниже отметины в пятьдесят по Цельсию.

Снег выпал рано, да и на морозы зима не скупилась.

Тундра была в те годы нетронутой. Безмолвствовали беспредельные заснеженные просторы, не было еще ни нефтяных вышек, ни самолетов, ни вездеходов. Единственное транспортное средство — оленья нарта, медленно, но верно преодолевавшая в любое время года неохватные тундровые разгоны.

Проснулся я в тот день рано; пока закусывал, чаевал, черно-синие ночные окна поголубели. Приближался рассвет. Скоро должен подъехать каюр, с ним тронусь в путь.

А вот и он. Провизжала полозьями нарта, остановилась у окон.

Вошел каюр Ядне из ближнего к Пуйко стада. Поздоровались.

— Чай пить будешь? Садись.

Скинув малицу, Ядне принялся за чай.

— Ты что, с одной нартой?

— С одной. Тут недалеко. Обь перевалим, на том берегу Ватанги — фактория, а там и Кутопьюган.

— Нас двое, не тяжеловато будет оленям?

— На Оби снегу немного, еще лед пролысинами видать. Быстро перемахнем на тот берег. Часа за четыре доедем.

— Тогда пошли.

В упряжке четыре быка. Положили под андюр мой портфельчик с документами, увязали. Я сел сзади каюра, спиной к ветру. Ядне — левее впереди меня. Едем хорошо, средним ходом, а иногда и галопом припустим. Выехали на губу. Широка здесь Обь, берегов не видно. Реку сковало сразу, и лед вздыбленными глыбами-ропаками торчал то тут, то там. У ропаков ветер намел сугробы, от них шлейфами протянулись снежные заструги.

Проехали километров пять. Повердо — первая остановка. Передышка оленям. Следующий перегон длиннее, олени опростаются от корма, пойдут легко, набористо. Снежок по застругам вроде дымит. Ветерок крепчает, тянет с севера, с холодной Кары. Ветер мне в спину, Ядне — сбоку.

Вторая остановка. Перекур. Ядне достает кисет, набивает махорку в трубку, усиленно попыхивает ею, затягивается. Я достаю «Беломорканал». А поземка делает свое дело. Голубыми змейками бежит по обскому льду, виляет туда, сюда и, наткнувшись на ропак, наметает сугроб.

— Поземка, — говорит Ядне. — Как бы пурги не было.

— Ну, поехали!

Ядне стал быстро наматывать вожжу от передового на запястье правой руки. Я мельком уловил его взгляд на небо. Лицо каюра стало озабоченным.

Поземка, будто подкрадываясь, извиваясь как змея, ползла с легким шипением, постепенно густея, захватывая больше снега, пыталась подняться повыше, как бы готовясь к прыжку. Мело уже на высоте нарты. Поземка путалась в оленьих ногах, иногда, подпрыгнув, цеплялась за ветвистые рога. Нарастали снежные заносы. Олени сбавляли ход, преодолевая оглубевший снег. Все это происходило быстро, но как-то незаметно. Ветер задул с северо-запада порывами.

— Сейчас начнется пурга! — повернувшись ко мне, крикнул Ядне.

Надо было уже кричать, чтобы услышать друг друга. Тундровое безмолвие наполнялось пока еще нерезким свистом ветра, шуршанием снега. Впереди все заволакивало густой ровной полосой поземки, переходящей в пургу. Определяем направление по ветру, иных ориентиров нет.

Внезапно дико, ошалело, словно вырвавшись из связывавших се крепких пут, взметнулась пурга. Все погружая в белую непроглядную муть, завивая снег, сорванный с сугробов, ударил по нарте ветер, бросая в лицо колючие охапки снега, слепя глаза. Оленей уже не было видно в упряжке, их как бы оторвало от нарты. У Ядне чуть не вырвало из рук этим снежным взрывом хорей, и он остановил нарту.

— Ну все. Дальше ехать нельзя. Только оленей замучаем. Придется переждать. Поутихнет — попробуем прорваться на ту сторону. Полпути прошли. На середке губы стоим.