На суше и на море - 1981

Спускались мы очень медленно. Состояние здоровья моего товарища, несмотря на ночной отдых, оставляло желать много лучшего. Он двигался буквально из последних сил. Мне все больше докучала боль в горле. Напряжение внимания при страховке изнемогающего партнера изматывало. Сколько же раз он неожиданно садился с широко открытым ртом, словно рыба, вытащенная на берег, сколько раз падал, скользил, отчаянно стараясь вбить в лед конец ледоруба и остановиться перед трещиной. В груди я ощущал пустоту ужасную. И жажду, неимоверную жажду!

Из базового лагеря за нами наблюдали в бинокль. Адам отыскал на белизне ледника две точки, две фигурки в бело-голубых штормовках и таких же брюках. Но почему спускаются только двое? Где остальные? И этот черепаший темп. Тогда у Адама зародилось страшное подозрение: катастрофа! Там, наверху, случилось какое-то несчастье. Не теряя времени, он начал вместе с доктором Доравским опять набивать рюкзаки снаряжением и продуктами, чтобы идти на помощь…

Что же случилось со связкой товарищей? С обоими Стефанами? После головоломного, в буквальном смысле головоломного ночного спуска к лагерю на высоте 6350 метров, когда они не раз падали в трещины и вылезали из них (им феноменально везло — попадали в мелкие!), когда многократно чувствовали, как рванулась из рук веревка из-за падения партнера, они только к рассвету дошли до палаток. Совершенно изнемогшие, едва влезли в спальные мешки, как сразу провалились в каменный сон.

А потом увидали нас. Спускающимися. Им уже не нужно было идти к нам на помощь. Ожидали нашего подхода и топили в примусах лед, чтобы встретить чашкой горячего чая.

Как медленно мы в этот день спускались, лучше всего говорит то, что к палаткам мы дотащились далеко за полдень. Чтобы спуститься по леднику на неполных пятьсот метров по высоте над уровнем моря, нам потребовалось более восьми часов!

Ветра по-прежнему совершенно не было, но мороз… Не помню уж, что случилось у Кока с ботинками. Он сел и, сняв рукавицы, что-то делал с ними. Я сидел в это время выше, на краю трещины и страховал его веревкой. Был он без рукавиц минут десять-пятнадцать, не больше. Но этого вполне хватило, чтобы отморозить руки. Несколько дней спустя доктор Доравский отнял у него один палец на левой руке.

— Это не очень высокая цена за восхождение на Аконкагуа по восточной стене! — полушутя-полусерьезно говорил потом Кок.

Однако хорошее настроение и желание шутить вернулись к нам гораздо позднее. А пока что, дойдя до лагеря «6350 метров», мы были чересчур изнуренными. Стали пить приготовленной для нас напиток. Как же пришлась нам по вкусу эта грязноватая теплая жидкость из растопленного в кастрюльке льда с добавкой сахара и лимонного сока! То, что в этой самой кастрюльке перед тем готовили жирные супы (с роскошью мытья посуды на этих высотах мы давно распрощались), не имело ни малейшего значения! Ни в каких горах мира раньше и потом не ощущал я такой жажды и так не мечтал о том, чтобы утолить ее любой ценой. Я объясняю это необычайной сухостью воздуха в Андах. Ведь наши измерения относительной влажности часто показывали ноль!

Стефаны собирают свою палатку, пакуют рюкзаки и идут вниз, чтобы сообщить о состоянии, в котором находится Кок. Мы еще не знали, что и без этого, руководствуясь простой логикой, и Адам, и доктор спешат оказать помощь.

Мы с Коком совершенно обессилены. Решаем провести эту ночь в лагере «6350 метров». Это пятая ночевка на Аконкагуа. Теперь у нас, правда, есть и палатка, и пуховый спальный мешок, и еда, и примус, но Кока очень донимает боль в отмороженных руках. Он стонет и ворочается в спальном мешке, стараясь принять наиболее удобное положение. Спальный мешок у нас общий, двойной. Лежим тесно прижавшись, стараясь согреть друг друга. Трудно, однако, говорить об отдыхе, тем более о сне. Осторожно касаюсь пальцев рук и ног, дотрагиваюсь до носа. Чувствую их, значит, все хорошо. Растираю и массирую ноги Коку, потому что собственными руками он не может этого делать. А потом начинаю снова топить лед. Даю попить товарищу и сам пью. Это настоящая роскошь. Аппетита совсем нет. Однако принуждаем себя съесть несколько кусочков сахару, ломтик шоколада и горсть изюму. Глотание пищи причиняет мне сильную боль. Видимо, нарыв в горле «развивается нормально». Так проходит ночь.

А утром… нужно не только вылезти из теплого мешка и палатки, но и надеть ботинки. В тех условиях это была не очень-то простая вещь. Не знаю, как мы справились бы с этим, если бы вместо наших широких и легко шнурующихся ракобутов с брезентовым верхом и войлочными вкладками (между прочим, мы спали не снимая этих вкладок) потребовалось надеть обычные высокогорные ботинки.

Кроме того, нужно было свернуть палатку, запаковать все в рюкзаки. Это уже было моим делом. А меня упорно преследовала мысль: «Не стоит… Не стоит тратить усилия на свертывание палатки, нести вниз эту тяжесть… Ведь экспедиция уже вроде бы закончена… Возвращаемся, надо только как можно быстрее спуститься…»