На суше и на море - 1982

Спутники мои уже торопливо рубили топориками лунки… И пошло, и пошло, и пошло… Попадались или черные, как головешки, самцы граммов на двести, или полукилограммовые рыжие окунихи со слабыми голубыми полосками по бокам. Потом, раскатываясь по блестящему, как паркет, льду, мы побывали и в истоках Порусьи, и там, где ручей впадает в озеро, и около древних копаных ям — то ли соляных, то ли лечебных. Клевало повсюду отменно, даже ко!да началась пурга, клев не прекращался.

Ну а вокруг озера, словно часовые на страже, стояли высокие острова: на мрачном Домше осины в три обхвата, несколько полуистлевших деревьев с квадратными окошками в стволах лежало на земле. Вероятнр, когда-то кто-то занимался на острове древним бортничеством. На другом острове, веселом, курчавом, под названием Рядоха, висели на лещине гроздьями лесные орехи. Безыменные островки уснувшими ежиками вставали на нашем пути, и всюду след от острова к острову был розов: клюква взрывалась под ногами, как маленькие хлопушки.

Особенно по душе пришелся остров Межник. Он еще не успел зарасти лесом, на уютных полянках поднимался пиками в небо можжевельник, коричневые подсохшие плоды висели на яблонях, стояли не успевшие рассыпаться в тлен, прихваченные неожиданным морозом боровики, краснела брусника.

С Русского озера мы шли уже другим путем — через Рдейскую чисть. По карте напрямик это совсем недалеко — пятнадцать километров, но вдруг нас догнали низкие ватные тучи, из них посыпался снег пополам с дождем, болото мгновенно оттаяло, и мы начали проваливаться. Добрались до асфальта ровно через три дня.

Весной я не утерпел, сделав лыжи-болотоступы, сбегал с товарищем в те благословенные, не тронутые цивилизацией края, слушал, как, чуть ли не сталкиваясь с молодым зеленым месяцем, ослепленные любовью, словно одетые в новые резиновые сапоги, хорхают-поскрипывают вальдшнепы. А второго мая вновь пошел снег, и, когда мы вылезли из палатки, белые полотнища вокруг были все в черных шляпках сморчков, будто их кто-то всю ночь вколачивал в землю.

Были мы с сыном на озере и в конце июля, насушили белых грибов. Пришлось оставить на Межнике палатку, разные другие вещи, чтобы вынести из этого края редкостный на сегодня дар Нечерноземья — варенье из морошки, которую мой сын видел впервые.

И вдруг в декабре, когда улеглось и подзабылось виденное, — телефонный звонок. Некто Александр Иванович Кондратьев из Ленинграда благодарил нас с сыном за оставленную палатку. Он, так же как и мы, шел своим отпускным ноябрем, провалился в болото, вымок, а тут и дровишки заготовлены, и спальный мешок, а главное — спички есть. «Спасибо за ночлег, все цело, адрес в пленке как был пришпилен к дереву, так и остался висеть».

Но мы с сыном, вероятно, больше не пойдем на озеро. Полистовские земли, Татинские болота, Рдейская чисть, верховья Шелони и середина Ловати настолько огромны, что надо успеть еще спуститься на байдарке по Полисти, которая надвое разрезает знаменитый партизанский край с его центром в Серболовских лесах, зимой пройти дорогой хлебного обоза от Нивок к Каменке и далее к Березову, откуда крестьяне отправляли блокадному Ленинграду продукты. Очень хочется побывать и на Шелони, там, где воевал отряд партизана Ивана Ивановича Грозного, встретиться с ним в деревне Слободка.

Надо обязательно увидеть и озеро Погорелец. В соседних деревнях Заполье и Фрюнине оно пользуется дурной славой. Якобы живут по берегу его в норах огромные белые звери — собаки или волки, никто толком не знает. Хорошо бы добраться и до Свинаева острова, придавленного посредине огромным, в пол-избы, то ли метеоритом, то ли ледниковым камнем с письменами на его боках.

Словом, чем более ходишь в огромном — сто двадцать на восемьдесят километров — четырехугольнике Старая Русса — Дно — Бежаницы — Холм, тем больше и больше открывает тебе родное Нечерноземье свои тайны, клады, прелесть родной земли.

Лиля Николина ЗДРАВСТВУЙ, СИМЕОНКА!

Лирические зарисовки

Рис. В. Захарченко

Когда в Москве назвали города, которые нам предстояло посетить в Болгарии, у меня дрогнуло сердце при слове «Пловдив». И всю дорогу из Плевена, куда мы прибыли поездом, до Софии я думала о Пловдиве, мечтала о встрече с ним. Возможно, тому виной любимые строки Николаса Гильена:

Ночью в Пловдиве старинном
Далеко
Сердце до смерти изныло.
Вот и все.

…В Плевене больше всего меня поразил парк, где растут тридцать тысяч роз и столько же елей в память о воинах, павших при осаде города турками в 1877 году.