На суше и на море - 1984

У раненого никаких пучков не было и в помине! Волосы его росли так же, как у европейцев. Срезанные пряди этих волос, завернутые в тряпочку, лежали в кармане Маклая. Это так взбудоражило его нервы, что он даже представил сконфуженные физиономии своих оппонентов в Йене и Петербурге, рьяных приверженцев идеи о «пучковолосой расе». Впрочем, сейчас было не до оппонентов. Перед Маклаем темнела молчаливая, одиноко-безжизненная хижина в Гарагаси. Что бы там ни ждало его, надо было идти. И он побрел дальше, обуреваемый дурными предчувствиями.

7

Боя хоронили ночью. Из-за отлива шлюпка оказалась далеко от воды. Она скребла широким днищем по мокрому песку, едва поддаваясь их усилиям. Труп завернули в мешок, туда же положили камни, чтобы труп быстрее пошел ко дну. Шлюпка, и без того тяжелая, стала еще тяжелее. В конце концов Маклай и Ульсон столкнули ее на воду.

Хоронить Боя в Гарагаси не решились: коралловый грунт не позволил бы вырыть глубокую могилу. Саму смерть надо было скрыть от папуасов, а неглубокую могилу наверняка разрыли бы голодные собаки, рыскавшие близ хижины Маклая.

Погода благоприятствовала. Луна скрылась в облаках. Океан был темен и тих. Лишь плеск весел — неторопливый и негромкий — выдавал шлюпку. Мрак отступил внезапно, когда из-за ближнего мыса брызнули на воду огни. Папуасы стояли на пирогах с факелами, с острогами и луками. Пламя лизало воздух, растекалось, переливалось на воде. Плавучий отряд двигался наперерез шлюпке.

Ульсон бросил весла, умоляя Маклая повернуть к берегу. Но Маклай понимал: разложение трупа, ускоренное влажностью и духотой, не позволит держать его в хижине или спрятать в лесу.

_{Изображение лица на топорище}

_{Невеста из деревни Бонгу}

— Гребите! — приказал он Ульсону.

Пироги быстро приближались. Пламя факелов нервно качалось в руках папуасов, которые напряженно всматривались в воду. Когда встреча казалась уже неминуемой, пироги неожиданно и резко изменили направление.

— Взяли! — скомандовал Маклай. Мешок тяжело плюхнулся в воду.

Вернулись в хижину отчужденные и бессловесные, будто сами были виновны в смерти Боя. Маклай, сбросив башмаки, повалился на койку, а Ульсон, видно, лег в башмаках. Койка его сразу заскрипела, и оттуда, из-за матерчатой перегородки, послышались бормотание, вздохи, проклятия судьбе и этому острову.

Уже засыпая, Маклай слышал, как Ульсон поднялся, чертыхнулся. Ударившись о какой-то ящик. И вот жаркая рука его растормошила Маклая. Горячий шепот лился прямо в ухо:

— Скорее, скорее! Они идут!

Во дворе, разрывая темень, из стороны в сторону металось языкастое пламя факелов. Темные, лоснящиеся от пота лица, торчащие в волосах перья, наклоненные копья с бамбуковыми наконечниками — все это колыхалось в беспорядочных и тревожных всплесках огня, все это надвигалось на хижину.

После напряжения минувшего дня и минувшей ночи, не продрав толком глаз, в движущейся массе Маклай не различал лиц, не понимал выкриков, слившихся в единый гул.

Ульсон зарядил двустволки и воткнул в карман Маклая револьвер — бедро ощутило литую тяжесть металла.

— Стреляйте! — требовал Ульсон, но Маклай остановил его жестом и шагнул на веранду навстречу ночной угрозе и неизвестности.

Ни малый рост, ни природная худоба не сделали Маклая жалким или беспомощным, когда он один стоял посреди веранды перед надвигающейся толпой. Черная борода окаймляла бледное лицо, из-под темных полукружий бровей, почти сомкнувшихся на переносице, смотрели исполненные решимости глаза.

На веранду вспрыгнул богатырского роста папуас. В его левой руке пылал факел, а правая тянулась к Маклаю с каким-то массивным и блестящим предметом. Когда рука приблизилась, Маклай увидел большую рыбину, отливающую серебристой чешуей.

Один за другим вспрыгивали на веранду папуасы и опускали к ногам Маклая частицу своего улова. Пропахшие рыбой и ночной сыростью, они улыбались широко-широко, с той первобытной, незащищенной искренностью, какая доступна только детям.

Торжественность ритуала подчеркивали и беспокойное пламя факелов, и покачивающиеся в ушах туземцев черепаховые серьги, и нарядные перья тропических птиц, украсившие черное буйство волос. Глаза папуасов были доверчиво открыты и полны доброты.

Потом, словно по команде, они покинули Гарагаси. Огни их факелов заскользили по глади океана. Маклай долго глядел им вслед, захваченный необычным ритуалом. А у ног его, на щербатом полу веранды, колыхалось и перекатывалось живое серебро ночного улова…

8

Прежде чем папуасы назвали Маклая «тамо-билен» — хороший человек, прошли месяцы. Недоверие и робость сменились уважением и привязанностью. Маклай лечил своих чернокожих друзей, извлекал из гнойников личинок. Он давал им лопаты и топоры, привез из России семена тыквы и кукурузы, желая пополнить зеленую кладовую Новой Гвинеи.

— Э, аба! — встречали Маклая в деревнях. Он ел с папуасами таро и вареные бананы, белое мясо ящериц, крутые яйца черепах, спал на барле — высоком деревянном помосте, согреваясь жаром поленьев, тлеющих в каменном ложе посреди хижины.