На Святой Руси

За месяц до Костромы добрались. Устали, отоспались на постоялом дворе. Утром Саша отправился в Спасо-Запрудненский монастырь, к Фотию. Когда расставались, монах сказал, что именно туда пойдёт. На стук в ворота окошко отворилось, выглянул послушник.

– Мне бы чернеца Фотия увидеть.

– Который из Владимира или Суздаля? У нас Фотиев ныне два.

– Владимирского.

– Жди.

Окошко в двери захлопнулось. Ждать пришлось долго. Затем одна створка ворот открылась, появился Фотий. Оба обрадовались встрече, обнялись. Фотий сказал:

– Я думал, забыл ты обо мне.

– Слово давал. Сомневался я, что ты здесь, думал, ушёл во Владимир.

– И ушёл бы, да за икону боязно. Ноне на дорогах беспокойно. Братия обещала чернецов дать в сопровождение, да опасаюсь я.

– Во Владимир пойдёшь?

– С радостью великой. Сказывали странники да калики перехожие, что в монастыре иконы да монахи появились. Басурмане ушли, пора возвращаться.

– Дай мне день! Свои заботы утрясу и поедем.

– Рад-то я как, Александр. Как расстались, каждый день за тебя молился.

– Видимо, дошли до Бога твои молитвы, Фотий. Ранен тяжело в сече с басурманами был, да выжил. За заступничество перед Господом благодарю.

Саша ушёл. Жив Фотий, и икона цела. Теперь бы о женщинах позаботиться, без него пропадут. Вернулся на постоялый двор, в свою комнату прошёл. Раздумывать стал. До Владимира они с Фотием на телеге седмицы за три доберутся. Во Владимире телегу продать можно, конь нужен будет съездить к оставленному им кладу у Авдотьино, что на реке Колокше. Будут деньги, он сможет верхового коня купить. Тогда обратный путь дней десять займёт. Итого – дней сорок его не будет. Дальше стал деньги считать. Да было бы что! Немного медяков и одна серебряная монета. Женщинам на житьё оставить надо и ещё с Фотием по дороге есть. Монах неприхотлив, обойдутся кашей и хлебом, но всё равно скудно получается. Придётся пояса затянуть. В дверь, постучав, Авдотья вошла. Деньги, что на постели лежали, узрела сразу, встревожилась.

– Ты что удумал? Нешто бросить нас хочешь?

– Так ведь надоел небось! – с серьёзным видом ответил Саша.

Он пошутил, а у Авдотьи слёзы на глазах:

– Что ты! И как у тебя язык повернулся!

– Пошутил. Если напугал, прости. Дело у меня, во Владимир съездить надо.

– Семья у тебя там или зазноба?

А сама смотрит тревожно.

– Семьёй не обзавёлся, как и зазнобой. Воин я по жизни, служба опасная. Ты же сама меня пользовала, рану видела. Кому я такой нужен? Бабам подавай мужа степенного, чтобы дома был, денгу приносил. Пусть небольшую, зато без риска.

– Зря ты так. На Любаву посмотри. Всем девка хороша, и возраст под венец в самый раз. А главное – по тебе сохнет, не заметил разве?

Саша смутился. Ничего такого он не замечал. Авдотья вздохнула:

– Слепые вы, парни. Такая девка рядом, а ты как бревно бесчувственное. Я, коли не прогонишь, приживалкой буду. Мамкой называй при Любаве.

Предложение неожиданное. Саша помедлил.

– Ответа пока не дам, обдумать надо. Меня не будет, мыслю, седмицы четыре, даже пять. Денег оставлю рубль серебром. С голоду не помрёте, однако и разносолами побаловаться не получится. Коли запоздаю, просите хозяина в долг пожить. Вернусь – долг отдам. Больше бы дал, да денег нет.

Саша протянул Авдотье серебряную монету. Авдотья приняла монету с поклоном. Да это не она кланяться должна, а он. Авдотья вылечила его, Саша ей за жизнь спасённую обязан. Приключись нагноение или антонов огонь – всё, мучительная смерть ждала. Насколько знахарка искусна в своём ремесле, он не знал, ведь всё познаётся в сравнении. Но судя по результату, вполне на высоте.

Авдотья ушла. Саша на постель улёгся, раздумывать стал. Предложение от Авдотьи более чем неожиданное. Ничего подобного в голову ему не приходило. Был он человеком ответственным, коли спас женщин, бросать их нельзя, пристроить надо. Конечно, ему уже… а сколько же? Дни рождения не отмечал, не принято здесь было. Двадцать три или двадцать четыре уже? Летоисчисление в эти времена вели от сотворения мира, а не от Рождества Христова. Да какая разница, пусть двадцать четыре. Мужчина в таком возрасте женат должен быть, тогда окружение его всерьёз воспринимает. Коли женат, стало быть, муж серьёзный, в состоянии семью обеспечить. А если холост, значит, дефект какой-то есть или хуже того – содомит. Женились или замуж выходили рано. Мужчины в семнадцать-двадцать, девушки в шестнадцать-семнадцать. В двадцать незамужняя девица уже перестарком считалась. Да и жизнь тогда короткая была – то войны, то эпидемии, тяжёлый физический труд. В сорок уже пожилой, в пятьдесят – почти старик. Потому жить торопились. Семьи большие, детей много, а выживало мало, единицы. Старались селиться родами. Иной раз всё село одну фамилию имеет, потому как родом живут. Род защиту даёт, обидели члена рода, весь род заступается. И потому изгнанный за проступок из рода человек – изгой, без роду без племени, потому как его любой обидеть может и ответную не получит.