На торный путь

Хрущов уразумел намёк на Анну Иоанновну и всё же рискнул возразить:

– Однако измайловцы желают… – начал было Хрущов, но, заметив мелькнувшее на лице начальника недовольство, тут же сменил тему, сообщив: – Ещё преображенцы в кабаке по поводу извещения про свинью ёрничали…

Генерал молча кивнул, он помнил, как по возвращении Анны Иоанновны с охоты, затянувшейся на целую неделю, газета «Санкт-Петербургские ведомости» писала: «Всемилостивейшая государыня изволила потешаться охотой на дикую свинью, которую изволила из собственных рук застрелить». В глубине души Ушаков и сам думал, что стрельба по свиньям – не царское дело, а пристрастие государыни к стрельбе в глубине души осуждал, но предпочитал помалкивать, поскольку слово не воробей.

Не желая ничего говорить об этом, Ушаков выждал паузу и спросил:

– Из Архангельского что?

Секретарь весь подобрался и деловито изложил:

– Старый Голицын безвылазно пребывает в имении, читает книжки.

– Вот только что читает… – глубокомысленно заметил начальник и умолк.

Ушаков знал о стремлении верховника ввести иное правление и просто не понимал, как это можно ограничивать монарха, а править не только в Сенате, но вдобавок слушать некий парламент из дворян, горожан, крестьян и лиц духовного звания. Впрочем, обсуждать такое с помощником Ушаков не собирался и, кивком отпустив секретаря, задумался. После того как генерал-майор подал Анне Иоанновне челобитную с просьбой принять самодержавство, он вошёл в силу, как начальник Тайной канцелярии получил право доклада государыне и сейчас решал, с чем отправляться во дворец.

Надумав в конце концов ехать, Ушаков встал с кресла и, никем не сопровождаемый, пошёл к крепостным воротам. Оттуда всё тот же разъездной бот, как обычно, отправился по Неве, плывя мимо парадного фасада Летнего дворца, причём даже с реки сквозь большие зеркальные окна можно было разглядеть его богатое внутреннее убранство. Сам же Летний дворец был построен прямо на речном берегу. Это было длинное, всячески украшенное одноэтажное здание, у боковых крыльев которого возле спусков к воде стояли четыре вызолоченные царские яхты.

Караул, стоявший у ворот Летнего сада, беспрепятственно пропустил начальника Тайной канцелярии, и он, бывавший здесь неоднократно, спокойно пошёл по аллее, привычно держась в стороне от окон Садовой анфилады. В саду было много украшавших его статуй, боскетов и фонтанов, но они Ушакова не интересовали. Правда, генерал отметил, что включавшиеся от случая к случаю фонтаны не работают и, значит, важных гостей во дворце нет. Не было сейчас и той напряжённой тишины, когда в саду специально выпускают птиц, на которых пожелала охотиться Северная Диана, как льстиво называли Анну Иоанновну зарубежные гости.

Вход в жилую часть дворца был прямо из сада, и через малый подъезд Ушаков без труда попал во вседневную, разукрашенную дорогой драпировкой, опочивальню царицы. Отвесив глубокий поклон и поприветствовав Анну Иоанновну:

– Поздорову ли почивала государыня-матушка? – всем своим видом показывая готовность услужить, Ушаков исподволь огляделся.

Вокруг одетой в летнее шёлковое платье Анны Ионновны крутились и безумолчно болтали всякий вздор шуты, но вид у неё был утомлённый, и Ушаков про себя отметил, что, похоже, вчерашнее шумство во дворце затянулось. Увидев начальника Тайной канцелярии, государыня поначалу настороженно глянула на него, потом выслала из опочивальни сразу притихших шутов и, самолично закрыв дверь в фрейлинскую, со скрытым беспокойством спросила:

– Ну, с чем заявился?

– Да покаместь, государыня-матушка, всё тихо, – поспешил заверить её Ушаков. – Голицын в своём Архангельском тихо сидит, книжки читает.

Услыхав про главного верховника, Анна Иоанновна сверкнула глазами:

– Небось, опять задумал чего-то такого… Он сам в своих писаниях что за правление учинить-то ладил?

– Швецкое, государыня-матушка, – напомнил Ушаков.

– Швецкое, – зло повторила Анна Иоанновна и тихо, но со значением произнесла: – Ты, генерал, присмотрись-ка получше, нет ли чего такого…

– Сделаем, государыня-матушка, – сразу уразумев, о чём речь, со всей преданностью пообещал Ушаков.

Лицо Анны Иоанновны просветлело, и она усмехнулась.

– А теперь говори, сам-то по какому делу?

– Да то, матушка, дела воинские. – Ушаков вздохнул. – Фельдмаршал Миних генерала Гейна в рядовые драгуны за нерадение произвёл.

– Ай, молодца фельдмаршал! – неожиданно рассмеялась Анна Иоанновна. – Правильно сделал, я деньги зря платить не хочу.

– Так, матушка, – растерялся начальник Тайной канцелярии. – Только как бы иноземцы, что у нас служат, не того…

– Ништо, потерпят! – резко оборвала его Анна Иоанновна и, видимо, вспомнив митавское житьё, с усмешкой сказала: – Им там, в ихних герцогствах да королевствах, и жрать нечего, дров и тех нет, немытые ходят.

– Оно так, – поспешно согласился с государыней Ушаков и после короткой паузы заявил: – Вот только Миних ещё одно непотребство учинил. Солдата Михайлова, который на самом деле Долгорукий, за доблесть в офицеры произвёл.