На трассе — непогода

— А куда ты уезжал? — спросил Алик, но тут же, видимо вспомнив, дернул себя досадливо за бороду. — Ах, да… Прости… Мы тут совсем зашились…

Я подошел к окну и распахнул его; в нескольких метрах от цеха тянулась бетонная ограда, а за ней густо стояли с потемневшей листвой деревья парка, они словно служили границей между заводским миром и городским; дальше за деревьями вздымались белые башни новых домов, а в промежутках меж ними в сизо-серой солнечной дымке проглядывали башни высотных зданий и крыши множества домов. Я сел на подоконник, здесь хотя бы можно было дышать…

— Ты нашел? — спросил Леша.

— Да.

— Было бы здорово, если бы мы собрались вечером, — сказал Алик.

— Вечером я буду в Берлине, — ответил я.

— Тогда вот что… выкладывай сейчас, — сказал Леша и, не дав Алику рта раскрыть, прикрикнул на него: — Сделаем мы эту схему! Ясно?

Алик с тоской посмотрел на чертеж, но возражать не стал… И тут-то я растерялся: я не знал, как передать им то, что узнал, как собрать все в единый рассказ, — ведь если я упущу подробности, то они, пожалуй, и не поймут, что обрушилось на меня в Минске; я смотрел туда, в даль, где, словно сквозь тонкое дымчатое стекло со слабыми сиреневыми оплывами, виднелись высотные здания; Москва казалась праздничной, светлой, а я должен был рассказать…

— Я смогу только о главном, — сказал я. — Потому что не все еще понимаю сам…

— Давай. Важны опорные точки. А там, глядишь, разберемся, — сказал Леша.

Я стал им рассказывать, как решился Штольц бежать и как он это осуществил; все это получалось у меня рыхло, я перескакивал с одного на другое, но я видел, что Леша и Алик меня слушали.

— Ну вот пока и все, — сказал я. — Остальное попытаюсь узнать в Эйзенахе и Дрездене. Если, конечно, удастся…

— Удастся, — вдруг твердо сказал Алик. — Должно удасться.

Леша сердито покосился на него:

— Ты же сам вопил, что не надо копаться в прошлом.

— Но это же другое дело, — нимало не смущаясь, ответил Алик. — Это — исследование. А кто же против исследования? — Он тут же задумчиво почесал бороду. — Полагаешь, Штольц решился бежать только из-за любви?

— Если ты так подумал, — сказал Леша, — то ничего не понял. Ему удалось узнать войну с изнанки…

— Но ведь другие не бежали, — пожал плечами Алик. — Хотя, наверное, тоже видели изнанку.

— Да, другие не бежали…

Леша отошел от стены и двинулся в угол, где был умывальник, он пустил воду и склонился под струю, докрасна растирая ладонями скуластое лицо; сначала я подумал — ему жарко, — но когда он уже взял полотенце и стали видны его потемневшие глаза, я понял, почему он пошел к воде: ему надо было прийти в себя, ведь его отец погиб в Минске, и то, о чем я рассказывал, обретало для Леши особый смысл… Потом он мне объяснил, что, слушая мой рассказ, он представил среди развалин и руин человека, наблюдавшего за машиной Штольца и сжимавшего в руке пистолет, чтобы в любую минуту можно было по этой машине выстрелить… Что же, это вполне бы могло быть… его отец и мой…

— Одной любви мало, — сказал Леша тяжело. — Тут только все вместе. — И он сжал кулак. — Он ведь к себе бежал… Понятно?

Это было понятно, хотя Леша и высказался туманно, именно так я и представлял дело: слишком многое скопилось в Штольце, слишком многое переплелось — и ужас при виде горящих людей, и речи Рабе, и все, что творилось вокруг, и Эльза, — благодаря ей ему удалось увидеть все, что делалось в Минске, увидеть глазами тех, кто был обречен на гибель, и это сначала привело его в смятение, пока не раскрылась перед ним сама сущность идеи, ради которой вели войну его соотечественники: «Вот зачем я здесь!..» И стоило Лизе направить ход его мыслей к побегу, как, пройдя через мучения, он решился на него… Вот что стояло за словами Леши. Да, он хорошо сказал, что Штольц бежал к себе… Конечно же побег этот нельзя считать изменой; побег к самому себе, к той высшей справедливости, что зовется любовью к человеку, не измена, а прозрение…

— Досталось же нашим отцам, — глухо сказал Леша. — Крепко досталось.

— Ага, — поддакнул Алик.

Леша удивленно взглянул на него: видимо, он считал, что отец Алика тут ни при чем, потому что несколько раз видел, как этот доктор наук приезжал за сыном на собственной «Волге»…

— Мой три ранения схлопотал, — сказал Алик. — У него протез левой… Разве ты не знаешь?

Леша смущенно крякнул и отвел глаза. А я думал: да, им всем досталось, и моему Сидорову, хотя у него внешне и благополучная судьба, но и он повоевал и отведал свою долю лиха… Стоит самому коснуться войны, — сразу поймешь, как им всем досталось…