5
В два часа дня, когда диктор объявил, что до вечера вылетов не будет, и стало ясно, что придется здесь жить до утра, а может быть, не одни сутки и время это надо чем-то заполнить, наступила минута всеобщего интереса друг к другу; люди словно бы остановились на мгновение, оглянулись и, отрешившись от своих дел, с любопытством прислушивались к другим, узнавали, кто, куда и зачем летит, только сероглазая девушка в синих джинсах и спортивной куртке, кровать которой была у самой двери, хранила молчание.
Ее соседка Вера Огаркова бесцеремонно подсела к Андрею Воронистому и, насмешливо кося глазами, сказала:
— А можно вас спросить?
Андрей сидел, покорно положив руки на колени, лицо его было спокойно, видимо, он свыкся с тем, что ничего нельзя предпринять, надо только ждать, и когда Вера обратилась к нему, он обрадовался возможности отвлечься от своих мыслей.
— Да, да, пожалуйста, — сказал он.
— Мы про вас с девчонками спорили много на Зее.
— Зея — где это?
— Амурская область, на севере, где тайга. Неужели не слышали?
— Нет.
— А место известное. Старинное место. Там испокон веку золотишко моют. Но я не с драги, а на ГЭС работаю. Тоже электростанция знаменитая, во всех газетах пишут. Поселок у нас свой, хороший поселок, новый.
— Нет, не знаю. Сейчас много строят. А я не так часто разъезжаю.
— У нас одна девушка вам письмо писала, — сказала Вера и лукаво повела в сторону Андрея глазами; она видела, что взгляды в комнате сейчас обращены на них, — наверное, ей это нравилось. — Вы в том фильме, где ученого играете, такие слова говорите: «Стыд служит почвой, на которой произрастают все добродетели». Так эта девушка была не согласной с вами.
— Это ведь не я говорю, это герой мой говорит, и это совсем не значит, что я с ним согласен.
— А если не согласны, так зачем же так горячо говорили? Мы ведь поверили.
— К тому же это японская поговорка, старая японская поговорка.
— Ну и что же, что поговорка? Если человеку стыдно, значит, он сотворил какую-нибудь гадость, а из гадости добродетели не вылепишь.
Андрей улыбнулся, это сразу изменило его лицо, оно ожило, не казалось больше таким бледным, запавшим.
— Вот так вы поняли, — сказал он. — А мы, помнится, там другой смысл вкладывали. Там ведь о святых речь шла, и о грешниках, и о том, что все святые — бывшие грешники. Они к добру через зло пришли. Так, может быть, этому добру грош цена, если за ним стоят кровь и жестокость. Вот о чем там шла речь.
— Интересно… А можно я еще у вас спрошу?
Все смотрели на них, и это стало напоминать сценку из телевизионного репортажа, когда на студию приглашают знаменитость, кто-то один задает вопросы, а остальные слушают; может быть, Андрей почувствовал, что попал в такую ситуацию, и оглядел всех смотрящих на него.
— Да-а, — сказал он. — Как-то…
— Неловко, да? — спохватилась Вера. — А может быть, мы пойдем походим возле дома? Делать-то нечего. А то еще когда такой случай подвернется.
— Ну что же…
— Идемте, идемте, — сразу же поднялась Вера, подхватила Андрея под руку, повела его к выходу.
Едва смолкли их шаги в коридоре, как наступившую тишину оборвал грубый голос:
— Слюнтяйство разведут хуже вонючего тумана.
Это сказал Николай. Все уже знали в комнате, что фамилия его Пельменщиков.