На трассе — непогода

…Они прошли почти по всем палатам, объяснять ничего не надо было, Танцырев видел все сам — везде был порядок; палаты чисты, в каждой холодильник, пижамы на больных свежие, перевязки сделаны хорошо, никаких нагноений, есть кое-какие неприятные мелочи, но это уж пустяки, придирки; он обходил палаты и радовался за Петра, потому что знал, какого огромного, просто нечеловеческого труда это могло стоить, как сложно выбивать деньги, как трудно набрать персонал, как надо самому дневать и ночевать здесь, чтобы добиться порядка. «Все-таки он настоящий врач… Он просто с детства рос как врач. Заболел костным туберкулезом, провалялся много лет в больницах, врачи стали его родственниками. Да и знает он все, так сказать, снизу и про нянек, и про больных. Конечно, Петр мог пойти только в медицину. Она поставила его на ноги. Немного прихрамывает, носит ортопедическую обувь, но это уж пустяк… А я мог быть и не врачом. Просто у меня отличные пальцы. С ними я бы мог быть и ювелиром, делать золотые безделушки, или даже часовых дел мастером. Это случайность, что я стал хирургом. Про Петра так не скажешь, он все продумал еще с детства…»

Ростовцев стоял рядом.

Ростовцев не мог знать его мыслей, и незачем было его посвящать в них.

Даже этот проход по палатам не развеял возникшей между ними отчужденности, все сухо, все официально. А ведь были когда-то такими друзьями, и стоило встать между ними женщине… «Ну что, Петр, не дает покоя вина?.. То-то… Можно жить спокойно и хорошо, но стоит взглянуть друг другу в глаза…»

И Петр неожиданно, словно угадав его мысли, прямо посмотрел на Танцырева и сказал:

— Послушай, Володя, у нас есть девочка с тетрадой Фалло… Хотели в Новосибирск отправлять, но если ты тут… В общем, мы очень просим…

Танцырев внутренне вздрогнул. Все, что угодно, но этого он не ожидал, — ему оказывали честь, высокую честь, так заведено у хирургов давным-давно: если в чужой клинике тебя просят об операции, это больше чем доверие. Вот что решил Петр!.. Значит, и вправду Танцырев угадал, что Ростовцева мучает вина.

Танцырев долго не отвечал, он хотел понять, что происходит. Если честно заглянуть себе в душу, то он сам себя считал виновным перед Ростовцевым — он изгнал его из клиники, — но теперь получалось так, что и Ростовцев чувствовал себя перед ним виноватым. Прежде Танцырев хотел этого ради собственного успокоения, хотел, но не был уверен, что это может произойти.

— Но ведь я должен лететь, — сказал Танцырев.

— Не отказывайся, Володя. Все равно погоды нет, а если будет, мы тебя завтра во второй половине дня отправим. В первую очередь отправим. У нас в Аэрофлоте полно знакомых. Ты делаешь такие операции, мы пока нет. Это нам очень поможет.

Ах, вот оно что! Может быть, Танцырев ошибается, и все проще, все сводится к жесткой формуле: «Я отдаю тебе дань как мастеру, ты мне нужен, а на все остальное я сейчас закрываю глаза». Это что-то новое в Петре.

— Я здесь не на работе, — хмуро сказал Танцырев.

Тут же голос Петра прозвучал жестко:

— Ты не имеешь права отказываться. Я прошу тебя как врача.

Ого! Это уже переход на официальный тон.

— А если бы я не позвонил?

— Но ты позвонил. И ты здесь, в клинике.

Танцырев усмехнулся. Ростовцев, видимо, сам почувствовал, что взял слишком резкий тон, и тут же постарался его смягчить:

— Я рад буду тебе ассистировать, да у меня и ребята чудесные, увидишь, какие ребята. Им очень нужно, чтобы ты поработал. А сейчас пойдем, посмотрим больную.

— Хорошо, — кивнул Танцырев. Больше ему ничего не оставалось.

Они вернулись в одну из палат. Девочке было три года, — такое же посиневшее лицо, как у той, пять лет назад, и такие же серые просящие глаза. Танцырев суеверно вздрогнул. Он прослушал ее, внимательно посмотрел историю болезни, — да, по всем показателям у нее тетрада Фалло. Диагноз точен.

Они прошли в кабинет, высокая пожилая сестра молча принесла черный кофе, расстелила салфетку на столе, расставила чашки и ушла.

— По рюмочке коньяку, а? — сказал Ростовцев. — У меня тут есть.

«Сейчас с удовольствием», — подумал Танцырев.

Ростовцев вынул из стола бутылку, две рюмки, разлил, сказал просто:

— Ну, давай за нашу встречу, Володя. Я рад.

Та-ак! «Рад». Ну что же, вполне возможно. Насколько Танцырев знал Петра, тот не умел кривить душой, говорил, что думал. Они выпили.

— Ну как тебе клиника? — спросил Петр.

— Хорошая клиника.

Ростовцев довольно улыбнулся.

— Я и сам знаю, что у нас хорошая клиника, — кивнул Ростовцев. В его словах не было и оттенка бахвальства, скорее трезвая сухость. — Конечно, в местном масштабе, для Дальнего Востока, так сказать. А от вас отстаем, даже от Новосибирска… Впрочем, я зря это «даже». Кое в чем они и вас обставили, сибиряки. Но я не спешу. Пусть медленней, зато наверняка… Ну что ж, Володя, я бы мог предложить тебе комнату у нас в общежитии…

— Нет, — покачал головой Танцырев, — я поеду к себе в аэропорт, у меня там есть место.

Ростовцев помолчал, машинально отодвинул от себя чашку с недопитым кофе, губы его теперь жестко сжались.