На трассе — непогода

Интересно ли ему жить? Что он может ответить?.. Только что в Находке ему было интересно, когда он нашел главное в своей роли. Он этим жил и был счастлив, пока не полетело все вверх тормашками. Зачем этой женщине его ответы, что она может из них сотворить?

— Наверное, интересно, — сказал он, — когда есть самое главное — живой нерв, тогда все в порядке. Но только если он есть…

Андрей сказал это и тут же вспомнил: мысль эта не его, а матери, он невольно повторил ее слова, так же как только что читал стихи со сцены, — память выбросила их на поверхность.

Вера слушала с уважением, хотя и не поняла, о чем он говорит, решила: в этих словах таилось нечто важное для него, какой-то секрет его дела, — проникнуть в него она не могла, как в иной любой секрет неизвестного ей труда. Этот человек был из другого мира, но она сумела его пожалеть и сейчас думала: может быть, он знает то, о чем она лишь догадывалась, о чем тосковала в последний год, — ведь должны же быть какие-то радости, лежащие за чертою работы, но не те, что дает вино и встречи с такими, кто крутился у танцплощадки в Салавате.

Они остановились неподалеку от подъезда вокзала, мимо них шныряли люди; Вере показалось, что воздух стал светлее, туман исчез с ветвей деревьев, она взглянула в небо и увидела голубой клочок, он был так неожидан, что она невольно вздрогнула и, еще не веря себе, воскликнула:

— Смотрите-ка!

Андрей впился глазами в этот небольшой чистый просвет и, приподняв палец, прислушался. Было тихо, никакого шума моторов. От этой тишины у Веры защемило на сердце. Вот-вот щелкнут над всем аэропортом динамики и ворвется голос диктора: «Внимание! Внимание!» Ей показалось, что все, кто был сейчас на площади, в парке, на вокзале, замерли, глядя с надеждой в небо, еще минута, две, три… еще мгновение — и надо бежать к регистрационным стойкам, занимать очередь, толкаться, нервно ждать, когда объявят твой рейс, еще совсем немного — и закружится, понесется людской поток. «Все», — подумала Вера. Вот-вот голос диктора прозвучит, как выстрел стартового пистолета, и этот человек, стоящий рядом, исчезнет, и она так ничего от него и не узнает. Ей представилось, что лететь ей придется не куда-то в Европу, а обратно на Зею, возвращаться в общежитскую комнату, где вместе с ней живут еще две подружки, там, в брусчатом доме, чисто и тепло, она будет жить в этой комнате, приходить туда после работы, приносить покупки из магазина и думать по вечерам о жизни и о том, что может еще ждать ее в ней. «Все-то у меня есть, — подумала она. — Захочу — и квартиру дадут. Сама виновата, не желала. Одна, мол, без подружек, в тоске пропадешь. Все есть, а все же чего-то нету…» И ей стало обидно, что Андрей молчал, ей хотелось, чтоб он первым сказал ей что-то на прощанье, хотя и понимала — ничего от него ждать не надо…

— Ну вот, — сказала она, — нам и прощаться надо.

— Да, да, — кивнул он озабоченно, — кажется.

Тут же Вера увидела Николая — он шел, пересекая площадь, помахивая чемоданом, шел не спеша, плечи развернуты, рукава серой рубахи закатаны по локоть, и, когда подошел, поставил чемодан возле ноги.

— Заискался, — сказал он, не глядя на Андрея, словно его тут и не было. — Надо очередь подзанять, говорят — объявят скоро. — И тут же улыбнулся той особой, крепкозубой улыбкой, когда губы стягивались в углах жесткими складками. — Ну что ж, Верочка, — сказал он ласково, и ей сразу не понравилось, как он это сказал, и она насторожилась, — улетай в теплые края, потом, если надо будет, я тебя найду.

— Как это найдешь? — спросила она.

— Сказал: если надо будет. — И в голосе его сразу пробилась командная нотка, он хмыкнул. — Небось подумала, голубка, верх твой? Так чтоб ясно было: никакого твоего верха нет. Просто недосуг мне. Вот определюсь, тогда решать буду, искать тебя или нет. Куда же ты денешься?

— Никуда я не денусь, — зло сказала она. — Куда мне деваться?

И ей стало горько и досадно, потому что она вдруг поняла: все, чем она мучилась на Зее, думая об этом человеке, все это никчемное для него, пустое, он сам давно в душе отбросил ее, может быть, после первой же встречи отбросил, потому что и не любил никогда, как, наверное, вообще не любил ни одну женщину, а только пользовался ими, а потом только глумился, делая вид, что хочет ее удержать при себе, и сейчас он глумился, чтоб оставить в ней хоть каплю страха, потому что она раз захотела доказать, что не боится его.

— Вот и я говорю, — сказал он и с усмешливым любопытством покосился в сторону Андрея.

И Вере тотчас захотелось, чтобы Андрей, человек, с которым она была рядом эти сутки и к которому потянулась, сумел бы сказать сейчас Николаю что-нибудь такое, чтоб все это тягостное тут же и кончилось, она с надеждой повернулась к нему. Острым взглядом своим Пельменщиков тотчас подметил ее движение и весело хохотнул.