На цыпочках

— Ну что ты не понимаешь! — рассердилась моя жена. — Никаких свертков больше не было. Просто — это форма. Обращение. Ты бы, наверное, так и бухнул, что это твой сверток. В тебе все-таки иногда не хватает тонкости, — с раздражением сказала она.

— Да-да, я понял, — поспешил я успокоить ее. — А что дальше?

Джиу-джиски сел.

— Хм, — сказал Джиу-джиски. — Ну да. Я ему это заметил, а он нагло так отвечает: «А теперь будет мой».

Джиу-джиски затянулся и замолчал, про себя усмехаясь и припоминая.

— Ну вот. Тогда я встал, — снова заговорил он, но на этот раз не стал показывать, как он стоял. — Я встал и говорю: будьте добры, положите, пожалуйста, этот сверток на место и немедленно извинитесь перед дамой, которая с этого момента находится под моей защитой. — Джиу-джиски понемногу возбуждался. — Тут уже все они подошли поближе. Стоят, смотрят на меня, ухмыляются. Я краем глаза замечаю, что дама смотрит на меня умоляюще: дескать, не надо, не связывайтесь с ними. Я говорю в третий раз, — Джиу-джиски напрягся и очень твердо сказал: — Положите сверток на место и извинитесь перед дамой, — Джиу-джиски вздохнул. — Он так, знаете, лениво двинулся ко мне, делая вид, что может убить меня одним пальцем, и тут, — Джиу-джиски сделал паузу: — тут я провел прием. Хулиган полетел кувырком, только каблуки мелькнули. Я не стал ждать, я выскочил в проход и начал их громить, — Джиу-джиски тяжело дышал. — В результате, — закончил Джиу-джиски, — три сломанные руки, один вывих, одна нога, — Джиу-джиски закрыл глаза и бессильно откинулся в кресле, как будто он только сейчас дрался.

— Да-а, — сказал я, не зная, что сказать.

Джиу-джиски еще немного помолчал.

— Ну а потом, — сказал он вздохнув, — появился страж порядка. К шапочному разбору, как всегда. Я сказал ему, — в голосе Джиу-джиски появилась ирония, — вам бы следовало оказаться здесь немного раньше, а теперь время скорой помощи. — Он, естественно, обиделся, хотел задержать меня за превышение пределов необходимой самообороны, но я показал ему одну книжечку, и он оставил нас в покое.

— А что, он и даму хотел забрать? — удивился я.

— Нет, — качнул головой Джиу-джиски. — Просто дама проходила как свидетель. Но вообще, — он улыбнулся, — дама проехала на остановку дальше, чем собиралась. Надо ли говорить, что прибираться мне пришлось уже на следующий день? Вот так всю жизнь хожу по лезвию ножа, — закончил Джиу-джиски.

Если быть до конца откровенным, мне не понравился этот его рассказ. Нет, я, конечно, люблю мужество и отвагу, я всегда за храбрые поступки, и даже отдельные отчаянные поступки вызывают у меня одобрение, хотя я, наверное, и не сумел бы один справиться с пятью или более хулиганами. Я, правда, никогда и не пробовал, но тут и пробовать нечего — ясно, что не смог бы. А если Джиу-джиски смог, то, конечно, он достоин уважения. Но все-таки мне не понравился этот его рассказ; в конце концов, он мог бы и не говорить про эту даму, то есть просто, как они вышли на остановке и про лезвие ножа и так далее. Конечно, это его личное дело, с кем выходить, и если дама... Но то, что он рассказывает это при замужней женщине, при моей жене впридачу, вот это мне не понравилось. Мне показалось это нескромным, эти намеки... И еще мне не понравилось, что во время рассказа, да и раньше, во время проводимой беседы, иногда укладывал свою правую руку на спинку кресла, на котором сидела моя жена. В этом как будто ничего не было, но постороннему наблюдателю или, например, издали... Я, конечно, старался не обращать на это внимания, но в сочетании с лезвием ножа...

«Все-таки это напоминает какой-то подтекст, — подумал я, — то есть тут, конечно, нет никакого посмертного ордена или незначительности последствий, но что-то такое... Может быть, то, что Добро побеждает Зло? Но какой же здесь подтекст? Он это без всякого подтекста выразил: как говорится, смело и открыто. А может быть, Добро в данном случае и так торжествует? — подумал я. — Просто так, без всякого подтекста. А подтекст в чем-нибудь другом: может быть, в том, что Добро должно быть с кулаками. Нет, — подумал я, — это он тоже прямо сказал, ведь вся эта история как бы пример. А что, если перевернуть? — подумал я. — Перевернуть, вот и получится подтекст: Добро — это то, что с кулаками. Ну конечно, это и есть подтекст. Интересно, — подумал я, — понимает ли жена этот подтекст? Она говорит, что всегда понимает и даже предпочитает подтекст. Хм, — подумал я. — Если это подтекст, то зачем? Или это для меня подтекст? А для нее другой подтекст: в том, что он ходит по лезвию ножа. Ну да, лезвие ножа и магнетизм, холостая жизнь там и прочее. Значит, у него целых два подтекста: один для нее, другой для меня?»