На цыпочках

Вот так, задумавшись, я сидел и смотрел на пустой белый экран, и вдруг мне показалось или представилось — я не знаю, — как будто моя жена сидит розовая. Розовая и голая. Сидит и радостно улыбается. Мне это только на секунду показалось, но все равно от этого стало как-то очень неприятно, наверное, потому, что здесь был этот вьющийся брюнет, и я подумал, что ему тоже может так показаться. Я понимал, что это не так, что моя жена сидит одетая, как всегда, и вовсе не розовая, а обычная, белая, ну, может быть, с некоторым загаром, и не то чтобы я хотел в этом убедиться, но просто инстинктивно, как это бывает, я обернулся и увидел, что жена сидит розовая. Не голая, но розовая. С розовым лицом, а рука Джиу-джиски, которую он уже убрал со спинки кресла, осторожно движется по ее обтянутому строгой серой юбкой бедру.

Моя жена предпочитает строго одеваться и почти не красится. Минимум косметики — вот девиз моей жены. И она любит строгую одежду — это тоже ее девиз. А кроме того, это ее стиль. Вот и сейчас на ней был строгий английский костюм. Она называет его английским, хотя он и сшит в другой, дружественной нам державе. Но жена утверждает, что все костюмы подобного типа называются английскими, и в тот данный момент на ней был такой английский костюм, и вот по юбке этого английского костюма, по бедру моей жены, ползла отвратительная и наглая рука этого вьющегося Альфреда.

Я смотрел на это, оцепенев от непонятного мне ощущения. Это был не ужас, не изумление — это было, как сон и вата. Жена сидела прямо и была розовая и возбужденная и, кажется, что-то говорила и смеялась, но до меня не доносилось ни звука, словно они были за стеклом.

Внезапно я вышел из этого оцепенения, но продолжал ничего не слышать. Я думал:

«А вот я сейчас его ударю, — подумал я. — Я ударю его прямо в подбородок. В небольшой. Прямо вот в эту ямочку, которая кажется невыбритой, так она темна. Я как следует прицелюсь и ударю изо всех сил. Это нехорошо — бить человека. Это нигде не хорошо — ни в поезде, ни, тем более, здесь, в зале, но иногда нет другого выхода, с этим я согласен. Значит, я согласен с его мнением? — удивился я. — Странно, — подумал я, — согласен — и собираюсь ударить. — Да нет, — сказал я себе. — С этим я согласен, я с другим не согласен. Я, например, не согласен, чтобы его рука вот так ползла по бедру моей жены и гладила его. Жена, конечно, из деликатности делает вид, что не замечает, как та рассказанная дама, но я-то замечаю. Замечаю и не согласен. И я не согласен, что Добро должно быть с кулаками, но я и не думаю о Добре. Я думаю о том, чтобы ударить его, и я его ударю. Я ударю его, а там пусть уж он проводит свой прием или джиу-джитсу, или подтекст, что у него там... А я ударю».

Я так и сделал. Я еще поддал ему ногой под зад, когда он уползал между рядами.

Когда мы с женой спускались по широкой, но грязной и обшарпанной лестнице, на одной из площадок она остановилась и, печально опустив голову, так что я перестал видеть ее лицо, глухо проговорила:

— Я его люблю.

И тогда я почувствовал себя так, как будто у меня пучками выпадают волосы из головы.

Антрну (Повесть)

Я вздрогнул, потому что у меня над головой заорал репродуктор.

— Внимание, — рявкнул голос так, как будто развернулась стальная пружина. — Внимание, внимание, слушать всем! Каждому, нашедшему труп...

Тут я второй раз вздрогнул, так как репродуктор произнес мое имя. Я очень удивился: репродуктор говорил, что каждый, нашедший мой труп, обязан сообщить об этом в соответствующие инстанции. Я не только удивился, но и испугался. А еще я возмутился: это была явная нелепость.

— Тут какое-то недоразумение, — сказал я себе, — недоразумение и нелепость. Ведь я жив, — сказал я вслух и огляделся, но никого не было рядом со мной.

Тогда я стал громко возмущаться, повторяя, что это нелепость, а возможно, и злой умысел, чтобы как-нибудь меня скомпрометировать; хотя и прекрасно понимал, что никто особенно не заинтересован в том, чтобы меня компрометировать: ведь у меня нет врагов и никогда не было. Я живу сам по себе, абсолютно независим, ни у кого ничего не прошу; и даже одна знакомая говорила однажды моей жене, что у меня золотые руки. Вот уж действительно нелепость — сперва «золотые руки» и вдруг труп.

— Нет, — сказал я громко и уверенно, — никакого трупа нет. Нет и не было. Я жив и сокрушу все козни... — Я хотел сказать «врагов», но тут опять вспомнил, что у меня врагов нет, и сказал — противников.

«Это-то я сокрушу, — подумал я, — но жена?.. Ведь с ней от этого сообщения может такое случиться!.. Просто ужасное может случиться. Она может очень расстроиться. У нее и так-то слабые нервы, а теперь она и вообще может что-нибудь подумать — это не шутки.