На Васильевский остров…

Поскольку даже самое тяжкое горе не сумело превратить отца в эгоцентрика, за него можно было немного успокоиться. Более неожиданно повел себя Дмитрий – прекратил пить и истекать завистливой злобой и действительно отбыл в Израиль с безмятежным сынишкой и недобро ироничной женушкой в окружении выводка черных сумищ, которые онемевшая Катька целый месяц набивала одеялами, половиками, свитерами, словно они ехали не к Средиземному, а к Баренцеву морю, – пришлось забраться в порядочные долги. Тем не менее в отбывающем на историческую родину таборе Дмитрий смотрелся еще одним из самых недогруженных, – казалось, евреи вновь обратились к кочевому образу жизни.

В пустой квартире мы с Катькой как-то даже стыдились смотреть друг на друга, опасаясь, вероятно, того, что хорошие родители не остались бы одни. Катька сделалась неузнаваемо молчаливой и, вернувшись с работы, подолгу переключалась с сериала на сериал – обезболивающие средства для оскудевших собственными фантомами. Она прозванивала половину наших доходов, но все никак не могла уяснить, что же там, в Тель-Авиве, происходит. Вроде бы Дмитрий по-прежнему держался молодцом, устроился в какой-то тамошний водоканал, до работы успевал на иврит, после – на какие-то курсы повышения. Проговорив очередную долларовую десятку-двадцатку, Катька немного отмякала и произносила горестно: «Это так тяжело – жить без родины. Даже бы с тобой. А у него…» Но окончательно дефантомизировать невестку все же не решалась.

На работе, неотвратимо, как осеннее ненастье, над нею нависла угроза потерять работу. Нам-то с нею (минус сотня баксов разочарованной дочери) хватило бы и моих заработков, но – люди пойдут на улицу! «Я сама иногда удивляюсь, кто мне их всех поручил? Мама, наверно». – «У нас своего горя много», – отвечал я словами ее мамы. Наиболее грозовыми тучами были две – американский империализм и российский криминалитет. Беда, как обычно у нас, началась с успеха: Катькин программный продукт был необычайно высоко оценен комиссией Международного валютного фонда и рекомендован к внедрению в смежные отрасли и регионы – вследствие чего на Катькину фирмочку пролился короткий, но бурный финансовый поток. Катька в упоении раздала неслыханные премии и закатила давно ей грезившийся пир на весь крещеный мир – и, можно сказать, назавтра же на их рабочие места пожелала сесть Мамаем транснациональная корпорация «Ай Ти Ем», коей ничего не стоило сунуть принимающим решения чиновникам по двадцатке-тридцатке тысяч долларов. Хотя, возможно, величие и само по себе способно рождать преданность. Так или иначе, чуть только Катьке удавалось на одном уровне доказать, что «один-разъединственный» (бабушка Феня) американский «аналист» в месяц стоит дороже, чем вся ее команда в год, как немедленно пылкие лоббисты «Ай Ти Ем» возникали из пепла на другом уровне. «Для американцев же это копейки, а они ради этого готовы отнять у нас последний кусок», – скорбела Катька, когда ее сторона начинала перевешивать. (В периоды поражений она только передраивала посуду, пол, потолок…) «Борьба ведется не за копейки, а за совершенство», – удерживался я от разъяснений, не переставая подспудно дивиться, какое она чудо – Катька: как она понимает, когда надо испугаться, когда обрадоваться, когда свести брови к переносице, а когда… Я могу длить этот восхитительный перечень так же нескончаемо, как любоваться ею; хоть это и аморально, однако я любуюсь ею, даже когда ей плохо: мне вспоминается живший у нас в детстве ежик, беспрерывно устраивавшийся и никогда не пользовавшийся плодами своего обустройства. И сразу же становится ужасно жалко Юлю: она ведь тоже чудо, а никому это не восхитительно, не умилительно… Да, пожалел волк кобылу.

Вот и криминалитет был довольно снисходителен – он не пытался отнять у бедных инженеров последнюю лошадь, он желал только превратить их из хозяев в конюхов. Впрочем, и здесь ничего нельзя было знать наверняка – ну, появился новый заведующий отделом, человек ниоткуда: тридцать один год, окончил училище химзащиты, служил в капиталметаллремонте, потом в патриархии, работой даже не делал вида, что интересуется, подчиненные вдруг разом оставили свою любимую манеру сплетничать о начальстве – исполнительская вертикаль засверкала, как штык… «При старых господах я бы обязательно шум подняла – может, и не победила бы, но крови бы им попортила. А теперь я просто боюсь, что меня в подъезде треснут по башке… И что тогда с народом будет?» – «Да, да, ты хоть народ пожалей», – подхватывал я, всерьез опасаясь, что Катька способна вообразить себя Зоей Космодемьянской. Вот перед этой бесфантомной силой повыступали бы борцы с советским режимом… В подъездах нет рампы.