На весах греха. Часть 2

Готовясь к возвращению в столицу в тот, теперь уже далекий, день похорон, Теодор был вне себя. Кошмарная ночь, которую он провел, закусив уголок подушки и слушая похрапывание жены, а главное — свинцово тяжелый взгляд дочери выбили его из колеи. Наутро он встал разбитый, обессиленный. В отцовском доме хозяйничала Милка. Как всегда, жена его не лишилась ни сил, ни душевного равновесия — чему быть, того не миновать, но раз солнце встало, значит, надо прибрать постели, умыться и причесаться, приготовить завтрак.

Елица не выходила из своей комнаты, не видно было и Нягола. Спят еще или хотят появиться последними? Ему представился мертвый отец, и он снова погрузился во вчерашние густые соленые воды, омывшие и осушившие его раны.

Из кухни доносился противный стук посуды, и Теодор отправился во двор. Там он столкнулся с Елицей, непричесанной и очень бледной. Она крутила в руках былинку и в этом бессмысленном движении ему вдруг увиделся скрытый смысл. Он поздоровался, Елица ответила ему только легким кивком. Будто чужие, стояли они на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Теодор не подозревал о полуночном разговоре дочери с Няголом под черешней, не знал, что происходит в ее душе, но как каждый человек с нечистой совестью жаждал ясности. Душевно изнемогая, в эту минуту он больше всего на свете хотел знать, намекнула ли Елица о чем-нибудь Няголу, но спросить об этом прямо не мог, это было выше его сил. «Как спалось?» — поинтересовался он, растирая себе виски. Елица сказала, что заснула очень поздно, а он? И он тоже с трудом. Елица промолчала. Ногой она чертила неясную фигуру на росистой траве. «Придется привыкать, — примирительным тоном сказал Теодор, — жизнь такая штука». — «Какая?». — Теодору послы шалея в ее вопросе некий подтекст, как всегда неясный, но он решил ни в чем не перечить дочери — он искал малейшей возможности приласкать ее, а в сущности — умилостивить. «Суровая, Ели, суровая и беспощадная». Елица навострила уши: слово «беспощадная» было необычным для отца. «Жизнь всякая бывает, папа», — ответила она, и Теодор вздрогнул — давно уже не слыхал он этого теплого, ласкового слова.

День занимался медлительный и необъятный, щебетали птицы и на душе у него посветлело. Нет, она не выдала, не намекнула, она щадит и бережет отца… Нужен только шаг, небольшой, но верный, и они поймут друг друга, все простят и забудут, — в память о деде, о его могиле… «А хочешь, когда вернемся домой, снова начнем выезжать за город? — тихо спросил он. — По субботам и воскресеньям, без машины, только вдвоем?». Теперь вздрогнула Елица: на какое-то мгновенье она увидела себя маленькой девочкой в коротком платьице с огромным бантом на голове, пустынные аллеи парка. Снизу отец казался огромным и сильным, сильнее всех волков и медведей, притаившихся в кустах… «За город… повторила она; нога ее перестала чертить узоры по траве. — И что?» — «Как что? — Теодор запнулся, не понимаю, ты о чем?»

— «Что мы будем там делать?» — «Будем ходить, гулять, Ели, долго гулять.

— «А потом?» — осторожно спросила она. «Потом ничего, вернемся домой». Елица взъерошила траву ногой, туфля стала мокрая. «Вернемся домой, потом что?». Теодор напряженно думал, как двоечник у доски. «Потом… — он пожал плечами. — Что всегда». Это и все, на что способна твоя ученая голова! — решила Елица, но вслух сказала: «Мы с тобой не можем, как всегда, папа. Уже не можем». Теодор молчал, тщетно подыскивая какие-нибудь доводы. «А может быть, попробуем?» — сказал он с наивной надеждой. Он не готов, он снова умоляет, разозлилась Елица, ужасный. характер… «А дядя? — неожиданно спросила она. — Мы бросим его одного?». Теодор слегка побледнел, но на и без того бледном лице это было почти незаметно. «Насколько я понял, он хочет поработать в тишине и одиночестве». — «Это не одно и то же», — сказала Елица, подчеркивая каждое слово. Не зная, что ответить, Теодор спросил: «А ты говорила с ним?» — «О чем?» — «Об этом, об… одиночестве». Елица пригладила влажную траву, благодарно стелящуюся под ногами. «Мы с дядей о многих вещах говорим, папа, и об одиночестве тоже… Но я не могу оставить его сейчас одного». Нога се замерла, потом снова принялась гладить траву. Теодор помолчал, Елица домой не вернется, она уже решила. «Мы можем взять его с собой, — собрался он с силами. — Поедем вместе, ты права». — «Вместе, но куда?» — после паузы спросила Елица, и, прояви Теодор хотя бы наблюдательность, раз уж ему не хватало чуткости, он понял бы, что от ответа на этот вопрос зависит многое. Но он упустил эту единственную возможность. Он даже не заметил, что Елица говорит тихо, не поднимая головы, будто ждет, что и вправду свершится чудо: они будут вместе с Няголом, есть такой путь, по которому они могут идти вместе, два брата, а посредине — Елица… «В Софию, естественно, — ляпнул Теодор. — Там ему, пожалуй, будет легче».

Елица убрала ногу, выпрямилась, посмотрела на отца ясным и холодным взглядом. «Дядя никуда не поедет, он мне сказал об этом. Я останусь с ним… До свидания».