На весах греха. Часть 2

Нягол лежал в отдельной, специально освобожденной для него палате. Наверное, раньше здесь была амбулатория: по углам стояли высокие застекленные шкафы с инструментами и лекарствами, белела кушетка, в углу примостилась раковина. На круторогой вешалке у двери висел халат в ржавых пятнах крови. Кровать стояла у окна, его наружная рама была выставлена и затянута марлей. К стене была прикреплена на скорую руку желтоватая трубка, посередине которой, словно паук, висела банка с прозрачной жидкостью. В изголовье больного стоял металлический столик на резиновых колесиках, заставленный приборами и лекарствами, над кроватью висела зеленая лампа и кнопка звонка. На противоположной стене красовался лозунг о том. что тишина лечит.

В лозунге не было никакой нужды, потому что в комнате и без того стояла гнетущая тишина. Только время от времени было слышно, как где-то рокотал мотор, наверное, проходил городской автобус или грузовик; чуткое ухо могло уловить далекий гул города.

Время от времени в палату входила пожилая сестра в белой наколке с красной полоской, что-товписывала в карточку, проверяла наконечники трубки, две воткнутые в Нягола толстые иглы, по которым незримо текли капли из банки. Стоило Няголу приоткрыть глаза, сестра начинала ворковать: «Лежите, лежите, я просто так…» — «Сестра, попить!» — непослушным языком выговаривал Нягол, и сестра проводила по его пересохшим губам смоченной салфеткой.

Срочная операция, после которой Нягол спал мертвым сном, длилась несколько часов. Хирургам пришлось вырезать часть кишок и буквально выполоскать внутренности в антибиотиках. Пуля попала в живот, повредила кишечный тракт. Несмотря на все меры, началась инфекция, состояние больного было критическим: высокая температура, бред, потеря сознания. Больница превратилась в боевой штаб. Из столицы вертолетом доставили светил Медицины. Из близлежащего черноморского города — дополнительную аппаратуру. Няголу пришлось во второй раз лечь на операционный стол, и это был и часы, трудные для всех. В кабинете главврача одна за другой шли оперативки, на которых нередко присутствовал сам глава округа. Между больницей и городом сновали машины, столица требовала регулярных сводок о состоянии Нягола. Весо лично, не считаясь со временем суток, звонил главврачу, расспрашивал, предлагал помощь. Однако помочь здесь мог только один человек — Нягол, могучий организм которого вступил в смертельную схватку с безбрежным и не изученным до конца микромиром природы.

На нижнем этаже сидели на поломанных стульях, чередуясь на бессмысленном дежурстве, его брат Иван, Мальо, их жены. Иногда забегал с работы Диньо, вставал у открытого окна, курил, не обращая внимания на замечания персонала.

Елицы среди них не было. Она лежала в другом корпусе больницы, привязанная ремнями к койке. В коридоре у ее палаты дремали то Стоянка, то Иванка, то Мина — девушка-мим.

Происшествие в пивной потрясло всю округу. Ходили самые невероятные слухи, поговаривали о настоящей перестрелке с убитыми и ранеными, то и дело повторяли имя Еньо: как он взобрался на стол, выхватил два пистолета, как ловко стрелял и сколько народу погубил.

Как это обычно бывает, слухи были далеки от истины. Выстрелив в упор в Нягола и увидев, как он рухнул, Еньо будто очнулся, и палец его застыл на курке. Густая пелена, обступившая его со всех сторон во время стрельбы, начала рассеиваться, и прежде чем он услыхал крики и стоны, прежде чем увидел, что натворил, он почувствовал тяжелый запах крови, висевший над приторным облачком горелого пороха. Этот запах был знаком Еньо с детства и он мигом протрезвел. Широко раскрытыми (лазами он увидел винную лужицу под упавшим Няголом, обагренное кровью плечо Гроздана, потом — корчившегося под столом крестьянина с полными пригоршнями крови, в ушах вдруг зазвенели крики и стоны, будто кто-то крутанул до конца ручку молчавшего до тех пор радио.

— А-а-а-а! — простонал он сквозь плотно сжатый рот, из уголков которого стекала густая слюна. — А-а-а-а! Мать твою жизнь… — то ли крикнул, то ли прохрипел он, поставил ногу на стол, качнулся и с визгливо-сиплым «Н-a-a!» — сунул дуло пистолета в рот. Раздался глухой выстрел, нога его дернулась, оттолкнула стул, и Еньо грохнулся на спину…

Агония была страшной. Кровь клокотала у него в горле, он силился подняться и снова бессильно падал, но уже ничком. Неистово свистел вырывавшийся из горла воздух, его заглушало клокотанье, Еньо обливался кровью, корчился, размахивал руками, одна нога резко подергивалась. Наконец его тощие плечи распрямились, он выгнулся нелепой дугой и вдруг безжизненно обмяк.

В пивную ворвалась тишина. Все, кто там был, внезапно пришли в себя. Затрезвонили телефоны, завыли машины скорой помощи, засверкали синим светом милицейские машины. Все село повскакивало на ноги, — кто из-за стола, кто с постели, — и по — валило на площадь, запрудило соседние улицы, где-то послышался одинокий выстрел. Стали выносить жертвы: Нягола и крестьянина в тяжелом состоянии, Гроздана и еще одного — с ранениями полегче.