На весах греха. Часть 2

Еньо остался лежать. Никто не подошел к нему, будто он и мертвый мог подняться и выстрелить. Не пришлось даже ограждать место происшествия: в пивной не осталось ни души, каждый инстинктивно держался подальше от обезображенного Еньо.

Мальо, у которого под разодранной рубахой был тонкий теплый пуловер, помог погрузить умирающего Нягола в машину скорой помощи и поспешил домой. В голове его билась одна-единственная мысль: только бы выжил, только бы выжил! Он еще не чувствовал глубоко запавшего в душу чувства вины за ту самую минуту, когда хотел ухватить Нягола за ноги и повалить на пол прежде, чем Еньо навел на него пистолет. Оно пришло гораздо позже, в больнице, где он торчал вместе с Иванкой и уже в который раз перебирал в памяти этот злосчастный день — час за часом, минуту за минутой.

По дороге ему стало дурно, он из последних сил добрался до дома, где его ждала новая беда: Елица лежала на кровати бездыханная, лицо и руки были словно изваяны из белой глины. Возле нее суетились обезумевшая Иванка и молодая соседка, которая забежала к ним, чтобы выложить новость о случившемся в пивной. Увидев Мальо, Иванка застонала и упала ему в ноги. На мгновение Мальо показалось, что он и сам вот-вот упадет. В глазах у него потемнело, комната качнулась сначала влево, потом вправо и медленно закружилась. «Господи, — мелькнуло в помутившейся голове, — пошли мне сил, хоть каплю сил…» Он впервые взывал к богу, который не занимал в его жизни и надеждах никакого места.

Он кое-как удержался на ногах, утихомирил кружащуюся комнату, поднял отяжелевшую Иван-ку. Потом прижал ухо к груди Елицы и уловил слабое дыхание. Это придало ему сил. Мальо сбегал к зоотехнику, — у того был телефон, — вызвал скорую помощь. Через час оба они с Иванкой, обессилевшие, как мешки, тряслись в скорой помощи рядом с высоко лежащей Елицей по дороге в больницу. Потом они дневали и ночевали то в хирургическом, то в неврологическом отделении, забросив и дом, и домашнюю живность, позабыв о себе.

В день, когда должны были хоронить Еньо, Мальо вернулся в село. Он не смог бы дать сколько — нибудь вразумительного объяснения своему поступку, его просто потянуло туда. Он был не одинок — в село приехали и другие жители города, люди, хлебнувшие в прошлом немало лиха. И никто тогда не понимал, что это был, в сущности, своеобразный пост общественного надзора за похоронами Еньо, следивший за тем, кто проводит его в последний путь, кто пойдет за его позорным гробом. Вечером Мальо вернулся в город и рассказал, что кроме двух цыган-гробовщиков, какой-то старухи и Митю Донева по прозвищу Тромбон, друга и товарища Еньо по тюрьме, с которым они часто выпивали на чем свет стоит кляли весь мир, никого на похоронах не было. Хватит с него и Тромбона, — сказала, как отрубила, Иванка.

Первой поднялась на ноги Елица. Тяжелый приступ приковал ее к больничной койке на две с лишним недели, были часы, когда казалось, что жизнь ее висит на волоске, и врачи беспомощно переглядывались: по их мнению, у Елицы не был затронут ни один орган. Однажды утром она очнулась от вызванного лекарствами сна с ясным взглядом и ощущением легкости в груди. Солнце за окном радостно слепило мир, на ветках липы щебетали птицы, Елица прислушалась к их гомону и поняла, что поднимется с кровати. Предчувствие было трепетное: за эти страшные дни она утратила веру в то, что будет ходить, убежденная, что уже никогда ноги не смогут служить ей верой и правдой.

Ощупав себя, она убедилась, что ремни расстегнуты. Теперь надо было подкараулить момент, когда выйдет соседка по палате, ухватиться покрепче за стойки и подняться. Если удержится в этом положении — отбросить одеяло, спустить с кровати одну ногу, потом вторую и, храбро глядя на аспарагус на подоконнике, ступить на пол. Главное — ступить! И выпрямиться, а там можно думать об остальном!

Так она и сделала. Никогда не предполагала, что будет ликовать, ощущая, что держится на ногах, что голова не кружится и можно сделать первый шаг…

Первый шаг! Мать ей рассказывала, как в свое время она стояла, вцепившись в прутья детской кроватки и, широко расставив ножки, охваченная неудержимым желанием пройти по ковру, сосредоточенно разогнула пальчики один за другим, кроме большого, оглядела огромную, притихшую в ожидании комнату, и отпустила руку. Она покачнулась, выгнула спинку, запрокинула головку и засеменила прямо вперед, к застекленному шкафу.

Несмотря на строгие запреты врачей, к обеду Елица добралась до своей одежды, сбросила больничный халат и побежала в хирургическое отделение. Начались ее долгие дежурства у постели Нягола, которые не смог отменить и сам главврач. Очень быстро она изучила все данные о состоянии дяди, все доступные ей анализы, лекарства, проце ~ дуры. Перезнакомилась со всеми врачами, сестра^-ми и столичными консультантами, а застав шефа больницы за телефонным разговором с Весо, в конце концов отняла у него трубку.