На весах греха. Часть 2

Озадаченный Трифонов проводил его до двери.

Нягол прошелся по центру, заглянул в книжный магазин, потом сел отдохнуть на скамейку рядом с пожилой крестьянкой, увешанной покупками. Она оглядела его с ног до головы, немного подвинулась, освобождая место, и спросила:

— Ты не здешний будешь?

— Здешний, а что?

— Да так, ничего. Вот, автобуса дожидаюсь. Домой еду.

И она назвала отдаленное село.

— Очень рано ты с покупками справилась.

— Ждать-то некогда, магазины обойти, что надо купить — тоже ведь дело, зачем же зря время терять.

— Твоя правда.

Крестьянка снова посмотрела на Нягола.

— Гляжу я на тебя, ты вроде ученый, а откуда по-нашему говорить умеешь?

— Говорю тебе — здешний я.

— Стало быть, погостить приехал, с родней повидаться?

— Угадала, — Нягол выждал, пока она устроит поудобнее сумки с покупками, и спросил: — А мужик твой жив?

— Жив-здоров, ему уже девятый десяток стукнул, а ничего, шустрый, молодок во сне видит…

— А ты откуда знаешь? — развеселился Нягол.

— Да как вас не знать, мужиков-то, у вас одно на уме — молодки, бутылка да служба, только и всего.

— А у вас?

— Наше бабье дело известное — детей рожай, домом заправляй, да в поле, да на рынок — только успевай поворачиваться, внуков, правнуков встречай, дай им бог здоровья… А у тебя есть внуки? Есть, небось, как не быть…

— Нету, милая, — подавил вздох Нягол. — И жены нет.

— Иль потерял?

На мгновение он задумался.

— Потерял, еще в молодости.

— И с той поры вдовый?

— Вдовый, — признался Нягол и сам удивился слову, которое произнес.

— Пострадал ты в жизни, это я сразу поняла… А сестры, братья есть?

— Два брата.

— Постарше, помладше будут?

— Я за старшего.

— Так-так. Родней-то, если она кровная, человек и держится, без нее жизнь — вечеринка, и только…

Нягол усмехнулся.

— Вечеринка, говоришь?

— А что же еще?

Нягол помолчал.

— А есть возле тебя хоть одна живая душа? — продолжала расспрашивать старуха. — Ну, постирать, сготовить, слово живое молвить?

— Есть, братова дочка, присматривает за мной.

— Женское сердце жалостливое, — рассудила женщина. — Как зовут-то братову дочку?

— Елица.

— Приветливое имя, так, так…

Вдруг она встала, подхватила свои объемистые сумки:

— Заговорились мы тут с тобой, а автобус ждать не будет.

— Будь здорова, — проводил ее взглядом Нягол, глядя, как она ловко переваливается на кривых ногах.

Под вечер Нягол и Елица отправились к Мальо. Увидев нежданных гостей, Иванка запричитала, закудахтала, как наседка; замелькали скатерти, забренчали тарелки, появился и ужин.

— Ба, Нягол, все-то вы нежданно-негаданно, все на маневре нас застаете, — зачастила Иванка.

— На маневре? — прыснул Нягол.

— Так ведь мы с Мальо всю жизнь только и делаем, что маневры, аж пыль столбом. Выучился он этому ремеслу на станции, а теперь дома им занимается — толкни вперед, потом дай назад, открой путь тому составу, пропусти вперед этот, а как глянешь — ан ты и в тупике, всю жизнь маневрируешь, а все там стоишь!

— Что ты на это скажешь, а, Мальо?

Мальо пожал костистыми плечами:

— А что сказать! Не жена, а начальник движения. Только красной фуражки не хватает.

— Какой там начальник движения! Начальник станции и все тут! — смеялась Иванка и сменила тему. — Ох, Нягол, все органы у меня болят, только одному ничего не делается и какому, думаешь? Языку! — и она задорно показала ему язык. — Вот я и говорю Мальо, язык — орган парламентарный, это тебе не шуточное дело, пусти меня в Народное Собрание хоть на полчаса, я такую речь им выдам, что всем на удивление!

Мальо беззвучно смеялся, будто говоря: тебя только не хватало в Народном Собрании…

— И о чем будешь говорить? — любопытствовал Нягол.

— Ты лучше спроси, про что я им не скажу! Про все наши внутренние болезни, почище самого доктора Лечева!

— Был у нас тут один доктор по внутренним болезням, терапевт, значит. На разговоры горазд, а вот болезнь редко угадывал.

— Дак они, наши внутренние болезни, все наружу, чего тут угадывать! — не сдавалась Иванка.

Разговор пошел о сельских делах, упомянули Гроздана, но об остальном говорить избегали. Нягол следил, как ловко Мальо режет свежие овощи, домашнюю брынзу и чувствовал, что его уже не радует ни спелый плод, ни прозрачное молодое вино в кувшине. Только что, приближаясь к окружающим село холмам, он почувствовал в себе холодок, какую-то отчужденность при виде знакомой и любимой с детства картины. Такое с ним было впервые. Даже в те времена, когда Мальо с Иванкой приютили его у себя, как изгнанника, эти пустынные в то время холмы манили его к себе, придавали сил. Сейчас все вокруг полно жизни, все гнется под тяжестью плодов, нигде ни одного заброшенного участка, меж деревьями и кустами вьются утоптанные тропинки, мостки подновлены, промоины засыпаны и заглажены. Однако ничто не ласкает взгляд, не пробегает по жилам ток, возникающий при радостной встрече со знакомыми местами. В памяти всплыла корчма, заслонила все остальное, и он понял, что, пожалуй, в последний раз гостит в этом году у Иванки с Мальо, что встреча с Грозданом и товарищами, вместе с ним сидевшими за кровавым столом, не состоится.