На весах греха. Часть 2

— Ты это уже говорил.

— Более того, я видел экзекуции королей и костры святой инквизиции.

— И уцелел? — не поверил Нягол.

— Я существо с пониженным тонусом, — загадочно сказал Гном. — Недаром я зачат во фьорде.

— То есть ты — существо хладнокровное?

— Хладномыслящее, маэстро, — не без чувства превосходства поправил его Гном.

Нягол предложил крошечному гостю сесть и спросил:

— Раз так, помнишь ли ты, о чем говорили в толпе, когда летели с плеч королевские головы?

— Помню, конечно, — огладил бородку Гном. — О верности короне, вот о чем.

— Так-так… — барабанил пальцами Нягол. — А что сказал Галилей, узнав о гибели Бруно, помнишь?

— Мне нравятся твои вопросы… Не найдется ли у тебя глотка виски?

Нягол принес бутылку и налил гостю, тот добавил льда.

— Обожаю лед, а вот горло уже не то, не переносит… Так значит, о Галилее. Помнится, старик долго молчал, потом поглядел на небо и прошептал: господи, Джордано, я же говорил тебе, нельзя проводить земную ось через сердце…

Нягол обомлел: неужто они со стариком родились под одним зодиаком?

— Ты рассказываешь удивительные вещи. Убийственные.

Гном испытующе посмотрел на него.

— Не хочу тебя пугать, но запомни, что я скажу: если для астронома опасно проводить любую небесную ось через сердце, то в твоем ремесле опасно другое — проводить ось тревог человеческих только через разум… Вообще, твое ремесло не терпит двух вещей: лжи и слюнтяйства!

Он выпил бурую жидкость, проглотил нерастаявшие кусочки льда, откланялся и исчез за дверью. Пораженный Нягол долго смотрел ему вслед, не замечая, что комната превратилась в огромную мрачную пещеру. Тогда он закричал…

А когда опомнился, над ним стояла Елица, лихорадочно растирала ему виски.

Оба проводили дни в работе. Нягол, который уже вполне окреп, подолгу запирался у себя, строчил на машинке. В соседней комнате Елица хмурилась над учебниками и конспектами. Она обещала Няголу одолеть экзамены и не тревожить его больше своей учебой. Они устраивали перерывы, пили чай или ели фрукты, после обеда отдыхали час-другой и снова расходились по комнатам. Вечером выходили гулять по холодку и все собирались зайти к Ивану, с которым давно не виделись.

Но Иван их опередил. Он пришел под вечер прямо с работы, лицо его выдавало сильную тревогу.

— Все, брат, конец! Диньо забрали…

Такого удара Нягол не ожидал. Он помолчал, потом по привычке принялся ходить из угла в угол, закурил. С прежними грехами он, значит, Диньо снова взялся за старое. Непонятно. Вроде бы умный парень, при первой их встрече был готов сквозь землю провалиться от стыда, и вот, на тебе!

— Снова солярка?

— Снова.

— И снова таким же образом?

— Таким же, брат.

Нягол почувствовал, что в нем закипает кровь.

— И как объясняет?

— Да что тут объяснять… Задолжал какому-то парню с базы, решил отдать долг. Стыдно мне, брат, перед тобой. Стоянка сидит дома и скулит как собака.

«Хоть тебе и стыдно, а ведь опять ко мне пришел», — подумал разгневанный Нягол.

— Тебе стыдно, а мне каково? — Иван так мял свои пальцы, что они гнулись и хрустели, как хворост. — И что же теперь, судить будут как рецидивиста?

— Во всем сознался и сказал, что сам пойдет в тюрьму…

— Эге, да он у тебя гордый!

Иван шумно вздохнул.

— Особенный он человек, не могу я его понять.

Нягол взорвался:

— Особенный! Особенным был Христо Ботев, а Диньо Иванов — обыкновенный вор!

Сказал и пожалел: Иван весь сжался, будто подкошенный внезапным ударом. Нягол смотрел на него, такого маленького, похожего на муравья, который всю жизнь боролся с тяжелой веткой, боролся честно, до оглупения. И какое воспитание мог он дать сыну, раз отцовский пример не подействовал и раз пример других оказался более заразительным?

— Не знаю, можно ли теперь что-нибудь сделать, — смягчил он тон, — особенно после моих жалких обещаний.

— Я не затем пришел. Хотел тебе пожаловаться на свое горе и попросить прощения.

— Какого еще прощения? Мы же не барышни! Можно мне с ним увидеться?

— Не надо! Он просил ничего тебе не говорить до суда, сказал, что напишет тебе из тюрьмы.

— Артист твой Диньо…

Иван ушел так же внезапно, как и пришел.

Весь вечер Нягол бесцельно крутился по дому, на вопросы Елицы отвечал рассеянно, спать ушел рано, даже не взглянув на рукописи, и лег, прихватив с собой бутылку водки. Что происходит с этими людьми, куда они идут и насколько во всем этом виноваты?

На следующий день он отправился в комитет и вкратце рассказал о новых приключениях Диньо.

— Да-а-а, товарищ Няголов, — протянул удрученно Трифонов, позабыв спросить именитого гостя о здоровье, — понимаю, случается и в лучших семействах… Однако ничего утешительного сказать не могу. У этого красавца был, кажется, условный приговор, так ведь?

Няголу понравилась его прямота.

— Этого красавца будет судить суд по всем законам, как рецидивиста, — сказал он, как отрезал.

— Но тогда…

— Тогда — ничего. Я просто пришел извиниться. Нягол встал.

— Ну чего же ты вскочил, работа не медведь…

Говорил Трифонов неискренне.

— Не хочу зря отнимать у тебя время, — сказал он, подавая руку. — В другой раз, по более приятному поводу — с удовольствием.