На волка слава…

Просто невозможно себе представить, сколько же по улицам слоняется незадействованного доверия. Доверия, которому хочется высказаться. Одиночества, которому хочется лишь выйти из самого себя. Особенно по вечерам. В сумерки. В ту пору суток, что называется «меж волком и собакой». Как будто люди в это время чего-то боятся. Боятся собаки. Боятся волка. И тогда они начинают разговаривать. Неважно с кем. А бродяга слушает.

— Скверная погода, не правда ли?

— Хорошей не назовешь.

— А вот я, месье, в Туркуэне, в 1909-м…

Попадаются люди беспокойные, люди чересчур скрупулезные, которые нуждаются, чтобы их кто-нибудь успокоил.

— Извините, месье, как вы думаете, из этого почтового ящика вынимают когда-нибудь письма?

— О! Я думаю, вынимают, мадам.

— Дело в том, что это письмо я посылаю дочке. И я не хотела бы, чтобы… Она как раз ждет ребенка. В Ньевре.

Раздавленные жизнью, которые хотят взять реванш.

— А я ему говорю, я вот так думаю, и все тут. Я церемониться не буду, никаких лишних слов. Господин Трюмо, сказал я ему, вы, может быть, полагаете, что в траншее был трубопровод. А! Тут же заткнулся после моих слов.

И мечта. Сколько здесь скитается грез, любезной лжи, хвастовства. Все, о чем не посмеешь рассказать соседям, потому что они знают, что это неправда, и что рассказываешь на скамейке в сквере незнакомому человеку, которого никогда больше не встретишь. Как-то раз один старик с зеленой корзиной, из которой высовывались овощи, целых двадцать минут держал меня за пуговицу, говорил мне о ценах. Затем вдруг, словно щелкнув каблуками и глядя вдаль, произнес:

— Позвольте представиться. Граф де Рабютен-Бофор, гвардейский гусар.

Его вселенная. Его маленькая планета, куда он, когда ему удавалось доставить себе такое удовольствие, хотя бы на миг приглашал войти кого-нибудь из встреченных им на улице людей.

Или малышка, однажды вечером, я думаю, ей не было еще и шестнадцати, подняв носик:

— Мужчины, я знаю, что это такое. Конечно! У меня их было уже четверо. Почему вы смеетесь? А сейчас у меня пианист, артист. Такой деликатный!

Подняв руку на уровень щеки:

— Вы представляете, когда он занимается любовью, он не хочет, чтобы я дышала. Это его нервирует.

— А как же быть?

— А так. Я сдерживаюсь.

С гордостью. Знай француженок!

А вот еще. Коренастый коротышка, жестикулируя, рассказывает:

— В четырнадцать лет, господа, я был юнгой. На борту греческого судна. Понимаете. А ни для кого не является тайной, что все греки педики. Это очень хорошо известно. Ну вот, а юнга… Они просто с ума сходили. Я им всем нравился, ужасно нравился. В таком возрасте-то. Так что они перепасовывали меня от одного к другому. С утра до вечера… И я был пронзенный весь насквозь, господа. Настоящий святой Себастьян, можно сказать.

Мечты. Мечта, которая плывет вдоль домов, как дым. А я, наконец, открывал для себя то, что на улице Монторгей только предчувствовал. ЧТО ПОД ЖИЗНЬЮ СУЩЕСТВУЕТ ЕЩЕ КАКАЯ-ТО ДРУГАЯ ЖИЗНЬ. Под помостом. Под решеткой. Под причинами. Глубокая, таинственная жизнь, в которую можно погружаться. Это доступно всем. На тротуаре. Ты чувствуешь себя одиноким, но улица полна, она наполнена незанятыми людьми, людьми, которые ищут, которые ждут. Которые ищут ТЕБЯ, ждут ТЕБЯ. Готовые следовать за тобой. Для которых ни день, ни час не имеют формы и которые расположены впускать туда кого угодно. Если бы у меня по — прежнему была моя комнатушка, я мог бы приводить туда кого-нибудь хоть каждый вечер. Каждый вечер. Сколько угодно женщин, до бесконечности. Чтобы спать с ними? Да, и спать тоже. Это тоже необходимо, чтобы раздвигать стены, которые сжимаются вокруг нас. Но главное, чтобы дать друг другу немного жизни. Их, этих женщин, подталкивает, как и меня, точно такой же мягкий и сильный импульс. А мужчины всю ночь бы говорили. И их жизнь, их ложь, их истина поднимались бы от них вверх, как пар, плескались бы о мою душу. Я бы насыщался их словами, идущими из самых потаенных уголков их души, я бы упивался ими. А вместо этого… В восемь часов мне приходилось отрываться от всего этого и возвращаться домой. Чтобы найти там что? Свой стул. Свою салфетку, продетую в колечко. Ортанс. Пустоту. Облако. Расплывчатость.

ГЛАВА XXVII

Однажды я гулял вот так по бульвару Тампль и ни о чем не думал. Я позволил себе расслабиться. Остановился на переходе, так как было большое движение. Женщина, которая была рядом со мною, делала мне знак. Головой. Нет, нет. Как если бы я у нее просил что — то. Нет, нет. Но любезно, глядя на меня снисходительным взглядом. Я посмотрел на нее. Она была не очень молода, маленькая, с красным носом, или точнее, с красными прожилками на носу.

Мы перешли на другую сторону.

— Нет, нет, — говорит она. — Вы теряете время, месье.

Я был ошеломлен.

— Вы думаете, я вас не видела?

С понимающей милой улыбкой.

— Вы уже во второй раз преследуете меня.

— Я?

— Я заметила это. Женщина всегда замечает такие вещи.