На волка слава…

Она говорила это непринужденно, и в ее манерах даже чувствовалось какое-то благородство. На ней было черное пальто с воротником, не знаю уж из чего, и сетка для продуктов, такая же, как у Ортанс, черная, с кольцами.

— Я привыкла уже, еще бы…

Я теперь молчал. Мы шли рядом.

— А тут еще мясник, вот только что. Он сказал «Ах! Вот и госпожа Лубес, я оставил вам самый нежный кусочек, госпожа Лубес». Ведь здесь все ясно, разве не так? Я заметила, какой взгляд бросила на него его жена.

Кто-то на тротуаре поздоровался с ней. Она ответила ему, опустив глаза.

— Это мой консьерж. И он тоже…

Она покачала головой.

— Бедный парень. Он, наверное, очень страдает. Видеть меня вот так, каждый день. И без всякой надежды.

— Еще бы.

Я ничего не понимал. Она между тем продолжала:

— А я не могу, понимаете. У меня долг перед моим мужем.

— Вашим мужем?

— Он бросил меня. Три года назад. Но он вернется ко мне, — сказала она убежденно. — Это какая-нибудь молодая вертихвостка совратила его. Он тут не виноват. Но когда-нибудь он поймет.

Повернувшись ко мне и слегка покраснев, она ласковым тоном добавила:

— Я не могу запретить вам надеяться, но вы же видите.

Она остановилась.

— Вот я и пришла.

Я продолжил свой путь. Я был так удивлен, что заговорил сам с собой:

— Надо же! Ну и номер!

Обычно над людьми, которые разговаривают сами с собой, смеются. А почему, собственно? Какая разница, с другими говорить или с собой?

Но на неделе я все-таки зашел к этой Лубес. Без какой-либо определенной причины. Все тот же бык толкал меня в спину. Была женщина, и я шел к ней. Как в реку.

— Госпожа Лубес?

Я колебался. Я говорил себе: история с консьержем, кто знает. Но консьерж даже не поднял носа.

— Второй этаж, дверь налево.

Звоню. Она открывает.

— Вы?

Затем с гурманским выражением на лице:

— А вы предприимчивы.

Очень тесный коридор, где нельзя было разминуться, не коснувшись друг друга.

— Могу я вам доверять?

Я добродушно киваю головой. Садимся. Беседуем. У нее было очень уютно. Немного в арабском стиле.

— И консьерж позволил вам подняться?

— Ну да.

— Вы, наверное, хитрый. Очень хитрый, это сразу видно. Часто консьерж не разрешает людям подниматься. Я так предполагаю. Ревность, не правда ли?

Еще несколько реплик. Потом вдруг ни с того, ни с сего:

— А теперь вам нужно уходить.

— У вас дела?

— Дело не в этом.

Вид обеспокоенный, пальцы одной руки то сплетаются с пальцами другой руки, то высвобождаются.

— Но это же опасно. Бывают такие моменты…

Вздох.

— Ведь разве всегда удается совладать с собой?

Вопрос в ряду других, такой же, как и все остальные.

— А теперь уходите.

Ладно. И я пошел. Как я уже говорил, я, может быть, имею массу других недостатков, но вот в чем меня нельзя обвинить, так это в любви к спорам. А, черт! Я забыл свою шляпу. Возвращаюсь.

— Вы вернулись?

— За шляпой.

И я показал пальцем в ту сторону, где она лежала:

— Моя шляпа.

Госпожа Лубес смотрела на меня, открыв рот, с видом ничего не понимающего человека.

— Ваша шляпа?

— И что? Не брюки же.

Через несколько дней я зашел к ней снова.

— Вы? Безумец!

Я? Садимся.

— Вам, наверное, кажется глупым, не правда ли, безрассудным, чтобы женщина так ждала своего мужа?

— О, разные случаи бывают в жизни, — сказал я вежливо.

— Но он ко мне вернется.

Она смотрела куда-то вдаль.

— Когда-нибудь он войдет в эту дверь.

Черт побери, как будто у нее было несколько дверей!

— Я буду сидеть вот на этом месте. Как сейчас. Он упадет на колени.

— Ну да, — сказал я.

— Он положит голову мне на колени.

Честное слово… Так вот! Честное слово, я встал. Она наконец посмотрела в мою сторону. И тут я стал на колени. Я ничего не выдумываю. И я положил голову ей на колени. Почему? ПРОСТО ТАК. Может быть, потому, что это был единственный способ выйти из небытия, в которое погружали меня ее видения. Или чтобы посмотреть, что из этого получится.

— Вы?

Ее руки у меня в волосах. Колени ее дрожали. Ее юбка пахла супом. Не какой-нибудь прогорклой едой, нет. От нее исходил настоящий запах супа. Вовсе не неприятный. В запахе супа есть какое-то бесконечное умиротворение.

Время от времени я возвращался к ней.

— Вы не знаете, — говорила она. — Теперь та же история с бакалейщиком.

Такая уж мания была у этой женщины.

— Осторожно. Я чего доброго начну ревновать.

— Безумец!

Я клал голову ей на колени. Она говорила:

— Он так любил меня. Я часто видела, как он целует мое белье.

Ее белье! Как же! Она, словно невзначай, оставляла где-нибудь в кресле свою комбинацию. И вот я, пока она готовила мне кофе, целовал ее, эту комбинацию, стараясь шуметь. Она оборачивалась.

— Безумец!

Это было ее любимое слово.

— Или он приносил мне цветы.

На следующий день я приносил ей фиалки.

— Ты не должен столько пить, — предупреждала она.

Это она говорила мне, человеку, который вообще никогда не пил. Но если судить по тому, что она мне рассказывала о нем, ее муженек действительно хорошенько поддавал.

— Ты должен быть поосторожнее с госпожой Роллан.

— Какой госпожой Роллан?

— Я же вижу, как она крутится вокруг тебя. Женщины всегда замечают эти вещи.