На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг.

– Ты иде шляишси? – обращается майор ко мне, тыча в грудь волосатым пальцем, – рота стоить, а вин, вражина, жопу чешить. Дэ твое место, матери твоей дышло. На левый фланг. И кода тольки я сбавлюсь от вас, анчихристи треклятые? Уси теперь?

– Все, – слышится одинокий возглас.

Но Кабан еще не натешился.

– А Зелихович тут?

– Зелиховича нет, – отвечает командир взвода.

– А де ж вин, сучий сын? Не поведу харчиться, покуда того Зелиховича у строю не будэ.

– Нога у него болит! – кричит кто-то.

– Нога! – ревет Кабан. – Яка така нога? По б…м шукать, то не болить, а у строю стоять – заболела. А?

Слушатели откровенно смеются. Из соседних подразделений собираются любопытные. Майору это льстит. Он сам вроде бы даже забавляется своим положением и исправно играет принятую на себя роль. Мы знаем, что ходить перед строем и драть глотку «нравоучениями» Кабан будет до тех пор, пока не убедится, что место в столовой освободилось. Тогда он одернет китель, поправит козырек фуражки и погрозит нам кулаком:

– Ну погодите! Антилигенцы! Доберусь я до вас усих. Я з вас ноги повыдергаю з виткиля они ростуть. – Наконец он успокаивается и командует: – Смир-р-р-на-а! У харчевню, слеваколена шагамар-р-р-рш!

Такого рода представления командир роты устраивал почти что ежедневно. И когда их не бывало, а случалось это в периоды запоя, становилось даже скучно, будто чего-то не хватало. Когда же Кабан появлялся вновь с опухшей рожей, с налитыми кровью глазами, его встречали с искренней радостью и с нетерпением ждали его «представления».

4 октября. Ровно в 23.00 дневальный кричит: «Отбой!» – и казарма затихает. Под потолком вполнакала горит единственная дежурная лампочка. Слышится ровное дыхание спящих, а местами негромкий, мирный храп. Засыпаю и я. Перед тем мы ходили в кино и смотрели довоенный фильм «Антон Иванович сердится».

6 октября. Получил от матери письмо, в котором она сообщает, что готова бросить все в Москве и приехать в Боровичи, чтобы быть рядом.

Она рассчитывает устроиться тут на работу и помогать мне своим присутствием. Она все еще видит во мне мальчишку, нуждающегося в материнской опеке. Я ей отвечаю, что затея ее неосуществима – в Боровичах я временно и по окончании курса уеду неизвестно куда. Я стараюсь уверить ее, что такая жертва не нужна ни мне, ни ей. Но я также знаю свою мать – она упряма до беспредела.

На улице дождь, и осень прочно входит в свои права. Наши работы по оформлению кабинетов наглядными пособиями подходят к концу. Свободного времени почти нет. Нужно все-таки не отставать от однокурсников и наверстывать упущенное.

Один из местных инвалидов наладил подпольное производство комсоставских фуражек и брал заказы у наших слушателей. Тем, кто приносил ему старые суконные гимнастерки и козырьки, он шил фуражки вне очереди со скидкой 50 %. Я купил себе у него артиллерийскую фуражку за 500 рублей.

8 октября. Мать сообщает в письме о том, что дядя Сережа Юдин занят постановкой учебного спектакля «Евгений Онегин» в оперной студии в Сокольниках. Будучи в Москве, я видел подготовительные макеты декораций этого спектакля.

Мог ли я тогда предполагать, что всего лишь через три года я сам стану сотрудничать в этой студии в качестве художника и буду готовить новое оформление опер «Риголетто», «Севильский цирюльник», «Русалка». И что работа в оперной студии станет для меня началом творческого пути художника?!

11 октября. В нашем штабном взводе подобрались люди самых различных характеров и убеждений. Естественно поэтому стало возникновение разнообразных групп и кружков, вполне мирно уживавшихся в общем товарищеском коллективе слушателей. Я примыкаю к той из кучек, где все по возрасту значительно старше меня: математик Лапин, биолог Леонтьев, геолог Абакумов, филолог Кузнецов.

Как молниеносно летит время! Кажется, совсем недавно начались занятия, а вот уже и семестровые зачеты на носу. С 20 по 25 октября по плану штабные учения с выходом в поле, а с 26 – экзамены.

Лапин, Абакумов и Леонтьев сидят в своем углу и ведут нескончаемый разговор, в котором мешается политика, литература, философия, наука, самые невероятные фантазии и банальная реальность. Я подсел к ним. И тотчас вспомнил наши дискуссии без начала и конца в Великом Устюге.

14 октября. Уединившись в классной комнате после занятий, я начал рисунок с фотографии сынишки нашего майора Яковлева. Мне от души хочется сделать приятное этому удивительному человеку и большому другу всем нам. Для меня стало ясно, что без таких людей, как Яковлев, на всех уровнях военной иерархии, невозможно одержать победы в такой войне, как эта. Наблюдая за Яковлевым, я не мог не создать в своем воображении образ идеального штабного офицера. И мне стало ясно, что без четкой организации невозможно не только успешное проведение боевой операции.