На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг.

23 сентября. К 8 часам утра в деревню Пальцево, расположенную в километре от нашего КП, подошли кухни, а вместе с ними и приказ лично для меня: срочно возвращаться в Боровичи в распоряжение начальника учебной части курсов. Весь день я шел назад более коротким путем – от Пальцево через бывшую почтово-ямскую станцию Плужино. Пройдя за день 28 километров, я к вечеру вернулся в Боровичи.

После отдыха и ужина, я доложился в учебной части, где мне тотчас же поручили составление плана работ по оформлению кабинетов учебными и наглядными пособиями.

24 сентября. В помещении топографического отдела курсов, находившегося вне территории военного городка, нам выделили отдельную небольшую комнату для работы. Помощниками мне назначили лейтенанта Дмитриева – великолепного чертежника и топографа и немолодого добродушного лейтенанта Потапова – неплохого графика и шрифтовика. Работать в компании с такими людьми – спокойными, веселыми, умными – подлинное удовольствие. Каждый из нас будет трудиться в той области, в которой обладает наибольшими способностями, знанием и навыками. Я поражался тому, как Потапов быстро, ровно и пластично рисовал самые разнообразные шрифты, буквы и литеры. Сам же Потапов искренне удивлялся тому, как я готовился писать маслом таблицы для артиллерийского кабинета.

– Послушайте, Николаев, неужели вы действительно собираетесь писать их маслом?!

Полное, добродушное лицо Потапова расплывается в улыбке, и он, с каким-то особенным чувством произносит само слово «маслом», как будто речь идет натурально о чем-то очень вкусном и приятном. Мы с Дмитриевым смеемся от души.

По грунтованному клеем картону жидкой краской я прописываю пейзаж. А затем алым цветом наношу схематическое расположение войск и огневых позиций артиллерии в соответствии с решением оперативной задачи.

– Смотрите, Дмитриев, смотрите, – кричит с искренним возмущением Потапов, – каков варвар, а! Зачем он портит этой отвратительной красной краской такой великолепный пейзаж?!

– А вы, Потапов, разве не знаете, – со спокойной улыбкой говорит Дмитриев, – что само существование войны уже есть величайший прецедент того, что вы именуете «порчей великолепного пейзажа». Николаев всего только оформляет это документально. И надо сказать, со вкусом, мастерски.

– А я бы, – горячится Потапов, – предпочел любоваться этаким пейзажем без вашего «документального оформления».

Мы уже собрались идти на ужин, как увидели направляющегося к нам полковника Арзуманова. Он, как сам выразился, «решил полюбопытствовать на нашу работу». Заложив руки за спину, он долго разглядывал только что законченную в масляном варианте «картину», иллюстрирующую наглядно решение «оперативно-тактической задачи».

– Безусловно, – сказал он, обращаясь ко мне, – ваши пейзажи, лейтенант, делают вам честь как художнику. Они красивы и изящны. Но решение любой тактической задачи, в оперативном плане, должно быть также изящным и красивым. Я думаю, штабной офицер – это тоже художник в военном искусстве.

25 сентября. С разрешения Арзуманова мы втроем отправляемся на вечерний спектакль в оперетту. Дают «Свадьбу в Малиновке». Сидим в партере и от души хохочем над тем, как Попандопуло меняет пулеметы на галифе.

Вдруг действие прерывается, в зале зажигается свет, а вышедший на просцениум представитель горкома объявляет сообщение «Совинформбюро» о взятии нашими войсками Смоленска. Зрители аплодируют, кричат «ура», жмут руки соседям. Возвращаемся из театра в приподнятом настроении. Неужели это уже предвестие нашей грядущей Победы над врагом?!

26 сентября. Воскресенье. Мы вновь втроем отправляемся в театр. На этот раз в драму, на афиногеновскую «Машеньку». Я хорошо помню довоенную постановку на сцене Театра Моссовета с Марецкой в заглавной роли. Спектакль, сыгранный в Боровичах силами ленинградских актеров, принимался публикой с каким-то особенным восторгом. В зрительном зале многие плакали.

– Я думаю, – сказал Дмитриев, – неумолимая жестокость военного времени оголила в людях естественную тягу к самой обычной человечности, ранее нами всеми так мало ценимой.

Придя домой из театра, мы застали наших слушателей, вернувшихся из учебного похода, усталыми, грязными и голодными.

27 сентября. Весь день штабная рота отмывалась в бане, чистилась, приводила себя в приличный вид и отдыхала.

Мы работали в своей мастерской и встретились с товарищами только лишь вечером, после ужина.

28 сентября. По случаю возвращения штабной роты с тактических учений ее командир майор Кабанов, или просто Кабан, делал смотр на утренней поверке, выведя на плац вверенное ему офицерское подразделение.

– Ну шо, антилигенцы, уси тут? – взревел Кабан, опираясь толстыми и волосатыми пальцами рук о бедра. – А де те богомазы, сучьи дети?

«Богомазами» командир роты называл нашу группу оформления – Дмитриева, Потапова и меня.