На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг.

Машины стали разъезжаться по переулкам в разные стороны. Санчасть и батарея управления штаба полка расположились неподалеку от развалин старой крепости в одном из сохранившихся дворов. Командир полка остается в своем автобусе. Гречкин и Коваленко – в штабном фургоне. Герасимов договорился с жильцами дома о том, чтобы они пустили несколько человек офицеров в свои комнаты. Дом этот каменный, старинной кладки, чудом уцелевший среди развалин. На первом этаже огромная, в сорок квадратных метров, комната под сводчатым потолком, маленькие окна, при метровых стенах, смотрятся амбразурами. В комнате проживает несколько семей эвакуированных, и у многих маленькие дети. Вдоль стен – топчаны, сундуки, кровати, нары, занавешенные и отгороженные друг от друга выцветшими кусками старой ткани. Слева от входа сооружен дощатый чуланчик. Это убежище врача местного госпиталя, худого и желчного майора медицинской службы Гинзбурга и его дочери Аллочки. Теснота и убожество тут удручающие, а ко всему еще мы вторглись и заняли самую середину комнаты, разместившись прямо на полу, подостлав шинели и суконные трофейные одеяла. Когда я посмотрел на все это несколько отрешенным взглядом, то вспомнилась мне костылевская ночлежка из горьковской пьесы «На дне».

Как раненому и больному, мне отвели наиболее спокойное и безопасное место, как раз около дощатой перегородки чуланчика Гинзбургов, и принесли в качестве кровати носилки из санчасти. Лежа на своем месте, я наблюдаю за тем, как Аллочка Гинзбург то и дело ходит куда-то мимо меня. На ней черное драповое пальто, черный берет и аккуратные хромовые сапожки. То она несет судки с обедом, то пробегает мимо с какой-то папкой. Ее отец, как мне кажется, хмуро косится на меня, и я физически ощущаю его явное нерасположение к себе.

Батареи полка заняли ближайшие переулки. Но домов, а следовательно, и квартир на всех не хватает. Солдаты ночуют в машинах под брезентом. Дни стоят теплые и солнечные. И люди просто отсыпаются.

29 апреля. После голодухи от жирной и обильной пищи начались расстройства желудка. Но вскоре все вошло в норму. Офицеры приводят в порядок свои подразделения: материальную часть минометов, личное оружие, обмундирование, автотехнику. Командир полка вводит в практику занятия с офицерским составом по теории стрельбы и управлению огнем батареи и дивизиона, по математике и топографии.

Я все еще числюсь в раненых, но уже начинаю выходить на улицу. Много читаю. Привожу в порядок свои записи. После столкновения с радистом Семеном Соколовым на НП, после разговора с командиром батареи управления Федоровым меня стала тревожить проблема служебного контакта с людьми, проблема взаимоотношения солдата и офицера, начальника службы – штабиста и линейного командира. У меня уже накопился некоторый личный опыт, и я формулирую его для себя, записывая бисерным почерком краткие тезисы. Вот они:

«Никогда не действуй через голову подчиненного тебе командира».

«Не прибегай к помощи вышестоящего начальства для восстановления порядка в подразделении».

«Не спрашивай с солдата выполнения приказа, не обеспечив условия для его выполнения».

«Отдавай приказания только такие, которые можно выполнить».

«Отдав приказ, требуй безоговорочного его выполнения».

«Не пренебрегай советом подчиненных. Обдумав совет – отдай приказ».

«Не стремись создавать себе авторитета нарочитой строгостью: мелочные придирки только подрывают авторитет».

«Не бойся ответственности за принятое тобой решение или действие».

«Не допускай развязности с солдатами, пресекай панибратство на корню».

«Военная работа требует секретности. Сохранение тайны – это залог благого исхода боевой операции».

Перечитав написанное, я вновь ощущаю, как за сжатыми фразами всплывают бури неразрешимых противоречий, терзавших мою душу и не дававших покоя даже ночью. И чтобы хоть как-то отвлечься, я обращаюсь к беллетристике. На этой почве и состоялось мое знакомство с Аллочкой Гинзбург. Как только все расходятся по делам и наша огромная ночлежка пустеет, Аллочка разогревает мне кашу или суп на своей керосинке, заваривает свежий чай. После голодухи врач предписал питаться часто и небольшими порциями. Она ухитряется даже где-то доставать молока и муки и печет для меня великолепные оладьи.

«Ухаживает за мной девушка по имени Алла, – пишу я домой матери, – покой и хорошее питание быстро восстанавливают мои силы. Через несколько дней, я полагаю, поправлюсь уже окончательно».

С помощью этой милой девушки я понемногу начинаю совершать прогулки по городу, опираясь на палку. Сегодня мы проходили мимо автобуса командира полка, и я вдруг услышал, как майор Шаблий говорил Коваленке:

– Смотри, наша разведка и тут впереди.

Девушка смущенно улыбнулась, но руки, которой она меня поддерживала, не отняла.

Вечерами заходит к нам Миша Заблоцкий. Он давно дружен с Авениром Герасимовым, и наше знакомство, начавшееся 12 апреля под Старосельем, постепенно перерастает в чувство привязанности друг к другу.