На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг.

Налет оборвался. В воздухе стоял тошнотворный запах тола. Порхали, медленно опускаясь на землю, сорванные волной листья березы. Солопиченко и трое солдат ранены. Георгий схлопотал семь достаточно крупных осколков, но кости не задеты. Высвободившись из-под раненого Солопиченко, я ощутил очень сильную и резкую боль между лопатками.

– Ты что, ранен? – спрашивает меня Шаблий.

– Кажется, да, – отвечаю я, расстегиваю ворот гимнастерки и ощупываю рукой свою спину. На левой ладони я ощущаю что-то мокрое, теплое, липкое. Кружится голова: неужели позвоночник? Вынимаю руку – ладонь вся в крови, и кровь прибывает, становится лужицей.

– Быстро перевяжите Николаева, – командует Шаблий, – он ранен в спину.

Кто-то из разведчиков задирает мне гимнастерку, нижнюю рубаху и разочарованно говорит:

– Ничего нету, товарищ майор, акромя синяка. Синяк солидный.

– А кровь-то откуда? – спрашивает Шаблий.

– Так вы, товарищ лейтенант, – советует Квасков, – руку посмотрите.

Засучиваю левый рукав гимнастерки и вижу, как из перебитой вены кровь бьет фонтаном. Руку тотчас перетянули жгутом. Солопиченко и раненые разведчики были уже перевязаны, и мы стали пробираться в тыл на шоссе. Там ждала нас санитарная машина.

– Товарищ майор, – обратился Солопиченко к командиру полка, и в голосе Георгия чувствовалась нервная дрожь, – я бы не хотел расставаться с частью. Я так привык к людям. Я прошу вас сохранить за мной должность: раны пустяковые, я скоро вернусь. Если что, то прошу вас дать затребование.

– Не волнуйся, будь спокоен, – говорит Шаблий, – выздоравливай. На дивизионе пока побудет Коваленко.

Машина тронулась, до госпиталя километров двадцать.

26-й медсанбат размешается в просторных финских коттеджах. Меня и Солопиченко сразу же определили в операционное отделение и положили на столы. Узнав, что рана моя не серьезная и я смогу тотчас вернуться в полк, попросил сестру не отпускать машину и дождаться меня. Хирург моментально освободил вену от осколка и наложил повязку. Когда я поднимался с операционного стола, у Георгия из бедра извлекали пятый, самый крупный осколок.

– Как самочувствие? – спросил я его.

– Сносное. – Георгий улыбается, болезненно сморщившись, и после паузы добавляет: – Надо же, новые бриджи в такое решето превратили.

– Поправляйся, – сказал я, – и в полк. А к осени новые бриджи получим.

– Будь здоров! – пожал он мне руку. – Моим ребятам привет передай!

Вечереет. Небо заволакивают плотные облака, над землей стелется серая мгла, и кажется, что вот-вот зарядит нудный и частый дождь. Проезжаем безымянную высоту возле хутора Юкола. Всего несколько часов тому назад здесь гремел бой. Высота взята – она молчит. А наши уже где-то впереди.

На обочине шоссе стоит группа пленных, с которыми беседуют какие-то офицеры, очевидно газетные корреспонденты. Их теперь будет таскаться во втором эшелоне целая прорва в погоне за сенсациями. Остановив машину, я пошел полюбопытствовать и узнать, о чем говорят пленные. И мне передали, что все они в один голос утверждают, будто никто из них не в состоянии поверить в наличие такого количества военной техники у русских. И что им будто бы говорили, у русских нет ни танков, ни самолетов, ни артиллерии и что русским никогда не взять их укрепрайонов.

– Что же, – заметил один из корреспондентов, – командование каждой из воюющих сторон агитирует своих солдат как умеет.

Оставив пленных и корреспондентов, мы едем дальше. Ноет раненая рука, ломит контуженную спину, болит голова, и в ногах ощущается то ли дрожь, то ли слабость. В море маячат силуэты боевых кораблей Балтийского флота. Корреспонденты поговаривали, будто моряки собираются высаживать десант морской пехоты в районе Койвисто.

Нескончаемой лентой тянется Приморское шоссе вдоль пролива Бьерке-Зунд. За окнами кабины то сплошная стена рослого смешанного леса с глыбами замшелого серо-фиолетового гранита, то вдруг открывается морская гладь свинцово-серой холодной воды и туманные очертания дальних островов. Изредка попадаются брошенные хутора, бродит без присмотра скот и – ни одного жителя.

Прибыв в полк, я узнал, как была взята безымянная высота в районе хутора Юкола.

– Я шел в цепи атакующей пехоты, – рассказывает мне Шаблий, – и был свидетелем того, как с ходу захватили огневые позиции финских минометных батарей, тех, что накрыли нас в роще, где вас ранило. Финны не успели уйти. Атака была стремительной. Артиллерия: пушечный Солодкова, 1238-й самоходный Котова, наш минометный, эрэсы дала такой налет, что финны заткнулись. Семеновцы озверели – бой был страшный, яростный, рукопашный. Пленных не брали. Минометчиков этих финских уложили всех до единого. Ты понимаешь: а что было бы, если бы финны захватили нас? Если один легкий финский дивизион привел наших солдат в такую ярость, то каково должно быть финнам от наших шести тяжелых батарей? Ты знаешь, меня ведь Михалкин предупреждал: финны особенно злы на наш минометный полк и специально охотятся за нами.