На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг.

Стажировку проводим мы в великолепном сосновом бору на западной окраине Устюга. Почва здесь песчаная, сухая. Воздух, прогретый за день, источает ароматы смолы и хвои. Под руководством капитана Лаврова осваиваем глазомерную съемку на топографическом планшете. Сложная практика военно-топографического черчения дается мне свободно и легко. Да и не мне одному. Синенко и сержанты поглядывают на нас с нескрываемым восхищением – им-то картографическая наука дается с особенным трудом. Тяжело было младшим командирам кадровой службы, с неполным средним образованием, усваивать с ходу основы планиметрии и тригонометрии. Слова «синус», «косинус», «логарифм», «квадратный корень» воспринимались ими как некие магические заклинания, смысл которых они, при всем их желании, постичь были не в состоянии. С нашим взводным, лейтенантом Синенко, у нас установились ровные, можно сказать, дружеские отношения, без какого-либо намека на панибратство или фамильярность. Мы знаем: наши командиры уважают и ценят нас. Скоро производство, и на наших петлицах появятся рубиновые кубики – знаки лейтенантского отличия.

Синенко сообщил нам, что 75 % выпуска в Пуховическом училище едет в распоряжение Москвы, 15 % – в распоряжение Архангельска и 8 % – на фронт.

– Хорошо бы попасть в распоряжение Москвы, – мечтаю я.

– Из Москвы-то, поди, могут послать на любой фронт, – перебивает меня Парамонов. – На Юге теперь вон какая драчка идет.

– Осколок ал и пулю схлопотать всюду можно, – назидательно вставляет Пеконкин. – И в обозе люди гибнут, и из драки чистыми выходят.

– Через Москву-то бы хорошо! – кричит Костя Бочаров. – Домой забежать можно!

Именно это время нашего пребывания в училище, в смысле интенсивности и насыщенности наших занятий, в смысле практических результатов, наконец, в смысле общего настроения, было наиболее продуктивным. Завершился процесс адаптации, все мы втянулись в ритм казарменной жизни, смирились с неизбежностью своего положения, и товарищеский дух среди курсантов креп день ото дня. Быть может, впервые почувствовал я здесь, что такое «крепкий» и «здоровый» мужской коллектив. Убедился я и в том, что его крепости и оздоровлению немало способствовало наше общее нелегкое положение – положение военного времени. Мы вынуждены были держаться принципа товарищеской солидарности, иначе мы просто бы не выдержали; не смогли бы в кратчайшие сроки освоить курс и практику программы обучения и стать полноценными командирами. Все, что мешало нам на этом поприще, извергалось вон. Наш комиссар, старик Матевосян, был опытным военным психологом. Сквозь пальцы смотрел он на самоволки, но никогда не прощал нарушений, подрывавших моральные основы отношений в курсантской среде. Был случай, когда однажды на утренней поверке он увидел курсанта, стоявшего в строю без сапог – босиком.

– Это почему такой, а? Куда сапоги дел? – услышали мы громкий, гортанно-хриплый, но вполне спокойный голос комиссара.

– Украли, товарищ полковой комиссар. Ночью украли.

– Кто ночью украл, а?

– Не знаю кто.

– Врешь! – закричал Матевосян, и на смуглом лице его надулись жилы. – Врешь! Сам спрятал. В сене спрятал. Да?! – И комиссар энергично выкинул руку с указательным пальцем. – Там спрятал, говори!

Курсант молчал, переминаясь босыми ногами, – он чуть не плакал.

– Дневальный! – взревел комиссар. – На конюшню иди. Смотри в сене, там сапоги. Сюда неси, здесь разбираться будем!

Дежурный по дивизиону и дневальный отправились на конюшню и довольно долго не возвращались. Строй стоял, не шевелясь, затаив дыхание. Комиссар прохаживался молча, заложив руки за спину. Наконец появился дежурный, а за ним и дневальный с сапогами в руках.

– Что?! – торжествующе выкрикнул комиссар. – Правильно я говорил: спрятал! Думал, не заметят, новые дадут, а эти на самогон сменяю! Так думал? Да? Говори!

Курсант клялся и божился, что не он спрятал сапоги. Что их у него украли. Что он не виноват и самогона не пьет. Строй распустили. Сапоги вернули курсанту.

Вора обнаружили довольно быстро. Старый комиссар производил сыск лишь ему одному известными средствами. Вора отчислили с первой же партией в маршевую роту.

17 июля. Тимощенко вызвал меня в ротную каптерку и, узнав, что я уже отстажировался, приказал мне в течение двух дней изготовить наглядные пособия по тактике и топографии. Старшина Бычков отвел мне место для работы по соседству с комнатой командного состава и сам услужливо таскал для меня котелки с кухни, предоставляя полную свободу выхода в город. Командиры взводов и рот, даже сам капитан Краснобаев, не раз заходили взглянуть на мою работу. Иногда кто-нибудь из них, стоя за спиной, спросит вежливо: «Не мешаем?» До чего же все они тут совершенно иные, думаю я. Кажется, будто с тобой говорят совершенно не те люди. Неужели и мне предстоит так же вот меняться в зависимости от обстоятельств?

Невольно прислушиваясь к разговорам в командирской комнате, я случайно узнал о том, что готовятся серьезные полевые учения всего училища с маршем минимум на сто километров.