На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг.

14 апреля. Сразу после завтрака в подразделение пожаловал лектор из политотдела дивизии с беседой на тему о положении на фронтах Великой Отечественной войны. Сообщалось, что наша армия перешла к активным наступательным боям, что ведутся освободительные бои на подступах к Ростову. Морин явно нервничает. Особое внимание лектор уделяет сообщениям о действиях Ленинградского и Волховского фронтов по прорыву блокады, о строительстве временной железнодорожной ветки от Шереметьевки до станции Поляна через Рабочий Поселок № 3.

Пришла почта. В своих письмах мать спрашивает меня участвую ли я в боях. Я отвечаю ей: «Нет, не участвую!» С одной стороны, мне не хотелось бы ее волновать. С другой стороны, я ее и не обманывал – «боев», как это понимают обыватели, на нашем участке тогда не происходило. Тем не менее немцы ежедневно и пунктуально проводили артиллерийскую и минометные профилактики. Следовательно, бывали убитые и раненые.

И вспомнился мне день. Это было, когда мы только-только приступили к строительству бревенчатой стены на переднем крае обороны смердынского клина. Стояли еще морозы, воздух был чист и прозрачен, и вода еще не заливала нашей землянки. Солдаты работали споро. Нигде не слышно было ни единого выстрела. До немцев тут через поляну метров около пятисот. Расстояние не малое, но и невооруженным глазом видны ряды их маскировочных елей, за которыми, как и у нас, строились «крепостные стены» из бревен с амбразурами и капонирами. С нашей стороны, там, где стена уже обозначалась, в снег так же были воткнуты срубленные елки. Кроме того, они обозначали и границы минных полей, прикрывавших подходы к нашему переднему краю. Заходить в эту зону запрещалось.

Вечерело. Все вокруг начинало погружаться в мерно разливающийся нежно-голубоватый полусумрак. Пахло смолой от свежеспиленных сосен. Тянуло дымком – это уже где-то поблизости начинали в землянках топить печи. Солдаты повеселели, работали с оживлением – скоро на ужин.

Вдруг со стороны тыла неожиданно и резко ударила дробь автоматной очереди. На слух было ясно – били из немецкого автомата МП-40.

«Немцы», – пронеслось в мозгу. Инстинктивно все бросились бежать в противоположную сторону – то есть в сторону противника. И все, естественно, оказались на минном поле. Приподняв ногу, чтобы сделать очередной шаг, я обнаружил в снегу тонкие нити «чертовой паутины» и прикрепленные к ней коробочки деревянных противопехотных мин ПМД-6, двухсотграммовый заряд которой способен оторвать стопу ноги. Кто-то уже подорвался и вопил о помощи. В мозгу пронеслось: «Мы в ловушке. Немцы гонят нас в свою сторону». Но кто-то сообразил это раньше меня и закричал:

– Назад! Бей гадов!

Первыми рванули, стреляя от живота, Спиридонов, Зюбин и трое из пехотных. Не отставал от них и Шарапов, смешно подпрыгивая на своих кривых ногах. Морин, монументом в кавалерийской до пят шинели, стоял неподвижно за деревом и, спокойно передергивая затвором, вел прицельный огонь из своего карабина. Осторожно переставляя ноги, я выбирался из сетей «чертовой паутины», благо залетел не слишком далеко. Избавившись от минной опасности, короткими перебежками, ведя огонь, мы медленно двигались в глубину собственной территории. В лицо нам били из шмайсеров, а в спину ударили вдруг из тяжелого МГ длинными очередями. Ударили с явным опозданием – на минном поле из наших никого уже не было. Даже подорвавшегося успели вынести. Всё дальше и дальше продвигались мы вглубь собственной территории. Вот и то место, откуда диверсионная группа противника нас обстреляла. Снег вытоптан коваными сапогами, валяются стреляные гильзы и даже новенькая стальная каска. А несколько поодаль еще не остывший труп молодого парня в белом маскхалате и серо-зеленой куртке. Остальные в обход ушли на свою территорию.

– Хитрые, однако, фрицы, – криво усмехнувшись, сказал Спиридонов, – ловко сработали.

18 апреля. Ровно два месяца, как прибыли мы в 54-ю армию. На этот «тихий» участок Волховского фронта. Да, мы опоздали к началу февральского наступления. Нам повезло. Опытные фронтовики знают, что бывает с людьми, попадавшими сразу, без привычки и адаптации, в активную боевую ситуацию. Я же получил достаточное время, чтобы освоиться на «передовой» в относительно спокойной обстановке. Везло мне и на людей, с которыми пришлось общаться и работать, – они стали моими учителями, товарищами, подчиненными. Это им я обязан накопленным за два месяца боевым и жизненным опытом. Изменился я и внешне: в телогрейке, после того как сдал полушубок; в телогрейке, ставшей для меня привычной формой одежды на фронте, в стальной каске, в заляпанных грязью сапогах, с автоматом за плечом, я мало походил на того чистенького лейтенанта в новой шинели с кубарями, который шел по дороге от Глажево до Оломны.

На Тигоде