На все четыре стороны

Ничего не уладилось. Конечно, на кухню в подсобницы меня не перевели, но Левушка меня по-прежнему видеть не хотел. В это время начались бои, и несколько человек должны были отправиться с передвижным лазаретом с воинскими отрядами. Доктор Сокольский сказал, что старшим врачом в рейд вызвался Вадюнин. Кто поедет из сестер? Нужны только доброволицы.

Я на него посмотрела и — шаг вперед, как солдат из строя:

— Отправьте меня!

Лев Михайлович на меня уставился, и я увидела, как его холодные, строгие глаза стали вовсе ледяными. Потом он произнес:

— Извольте, сестра Колчинская. Не смею мешать.

Я удивилась до крайности — что за ответ?! Но ничего не спросила.

Тут же из рядов протолкалась Малгожата:

— Я тоже поеду.

— Хорошо, сестра Потоцкая. Довольно будет вас двоих. Теперь трое санитаров.., ездовые… — Он назвал фамилии. — Вещей никаких не берите, налет рассчитан только на два дня. Прощайте, храни вас бог.

Повернулся и ушел. И на меня даже не поглядел.

Хорошо бы, думаю, убили меня в этом налете!

— Наконец-то лев зарычал… — пробормотала Малгожата. — А то будто он ягненок, а не лев.

— Ты о чем? — спрашиваю, едва удерживая слезы.

— А ты не понимаешь? — усмехнулась она.

— Нет…

— Ну и ладно. Потом скажу.

Засмеялась и отошла от меня, так ничего и не сказав.

Мы выступили. Еще до отхода произошла короткая стычка Льва Михайловича с Вадюниным. На наших повозках были укреплены брезентовые фургоны для защиты от дождя, а Сокольский приказал их снять, чтобы красные не начали садить по ним из пушек, потому что они в степи издалека видны. Вадюнин возмутился: а вдруг дождь, раненые промокнут, да и теплее под брезентом!

Сокольский холодно ответил:

— Да уж лучше замерзнуть, чем под обстрел попасть. Все, мои приказы не обсуждаются!

И ушел. Вадюнин холодно посмотрел ему вслед, а Малгожата захихикала.

Между прочим, Сокольский оказался прав, потому что однажды мы стояли в перелеске во время боя, затаившись, с тремя двуколками раненых, и вдруг вдали на рельсах показался красный броневик, который на всех парах шел к центру боя. Мы дышать перестали, нас не заметили. А были бы фургоны? Конечно, перебили бы всех.

А погода, между прочим, стояла прекрасная всю неделю, что мы пробыли в походе, ни капли дождя не упало.

Но это я забегаю вперед.

* * *

— Нет, нет, мсьедам, вы почти все продолжаете делать фирулет! Я же хочу увидеть мулинет! Конечно, фирулет — более выразительная фигура, более протяженная эмоционально и зрительно: партнерша делает четыре хиро на 90 градусов, в то время как при мулинет — два по сто восемьдесят. Но фирулет мы уже отработали, фактически мы делали его в правом повороте, где он заканчивается очо кортадо. А сейчас мне нужен мулинет, чтобы вы как следует порепетировали не только крузадос и хирос, но также и адорно, а именно — энтрадос и карисьяс.

— Очо кортадо — прерванная восьмерка или прерванный поворот по кругу, — пробормотал Мишель. — А сейчас maman хочет, чтобы мы отработали не только закрещивания и повороты, но и украшательства, а именно входы и ласки.

Это он для Алены старался, конечно. У нее все еще голова шла кругом не только от беспрестанных хирос, стало быть, поворотов, но и от испанской терминологии, которой так и сыпала мадам Вите, не слишком-то заботясь о переводе на французский. Однако здесь и впрямь собрались люди, поднаторевшие в аргентинском танго и с полуслова ее понимающие. А Алена, если бы не Мишель, который знал, конечно, всю терминологию и оказался поразительно сильным и умелым партнером, вообще не смогла бы танцевать, особенно учитывая каблуки, а главное, соседство Руслана и Селин. Вроде бы они совершенно не обращали на Алену внимания, были заняты только друг другом и танцем (кстати, двигались они довольно неуклюже, Селин то и дело норовила отклячить зад, так что мадам, которая очень следила за стойкой, звонко шлепала ее по попе.., пару раз, впрочем, досталось и Алене, да и некоторым другим дамам перепадало!), однако Алене стоило больших трудов избавиться от паники, в которую ее повергла внезапная встреча с неприятной парочкой.

— Кто эти двое? — спросила она у Мишеля, пока мадам Вите (она оказалась такая же рыжая, как ее сын, но маленькая и тоненькая, словно девочка) звонким голосом делала что-то вроде вступительного доклада, состоящего из прелестных афоризмов и рассуждений: